Великая Северная война 1700—1721 годов стала одной из самых трагических страниц в истории Беларуси, превратив ее территорию в арену жестокого противостояния между Швецией и Россией. Последствия этого конфликта для нашего края были катастрофическими, а методы ведения войны — беспощадными. Используя тактику «выжженной земли», россияне сожгли наиболее значимые города на востоке Беларуси.
В январе 1708 года на белорусские земли вошла 34‑тысячная шведская армия во главе с королем Карлом XII. Его целью был разгром Петра I в генеральном сражении. Российский царь, готовясь к отпору, сосредоточил на линии Днепра и Двины огромные силы: около 70 тысяч солдат регулярной армии и 10 тысяч казаков и калмыков. Однако Петр I не хотел рисковать и сходиться в открытом бою со шведами на территории Беларуси, пишет на своей странице историк Николай Волков.
Вместо этого российским командованием реализовывалась тактика «выжженной земли». Суть ее была проста: все на пути шведской армии должно было быть уничтожено, чтобы оставить противника без ресурсов, провианта и крова над головой.
Наиболее выразительным проявлением этой стратегии стало умышленное сожжение российскими войсками осенью 1708 года Витебска, Горок, Дубровно, Могилева и Орши.
Эта тактика действительно привела к истощению шведской армии, которую Петр I в 1709 году сумел разгромить под Полтавой, что впоследствии привело к полной победе России в войне.
Но цена этой победы для Беларуси была ужасной. По подсчетам исследователей, за годы войны население белорусских земель уменьшилось с 2,2 до 1,5 миллиона человек. Погиб каждый третий! Это не были массовые казни или сражения: у людей просто забирали все необходимое для жизни, и они умирали от голода и эпидемий. Как писал несвижский администратор Юрий Таврилович в 1711 году, у крестьян только «голод и слезы остались».
Свидетельство очевидца о сожжении Витебска
До нашего времени дошло уникальное и очень яркое описание тех событий. Традиционно главным источником об уничтожении Витебска считалась «Хроника Витебска» Степана Аверки, написанная через 60 лет после трагедии. Однако существует более раннее и подробное описание, которое принадлежит перу Антония Завадского. В 1704—1709 годах он был настоятелем Витебского базилианского монастыря и, вероятно, сам видел, как уничтожали город.
Его текст был опубликован фейсбук-сообществом Cities and towns in the Grand Duchy of Lithuania. Приводим этот текст, строки которого позволяют ощутить весь ужас того сентябрьского дня:
«Царь [Петр I] Витебское место сжег, разграбив. В году 1708, дня 27 сентября в двенадцать часов, в самый полдень, несколько сот московских людей, собранных из разных людей, то есть москалей, казаков, немцев, калмыков, которые и Могилев уже были спаливши, стали под Витебском на горах со стороны Лукишек; несколько из них, приехав на ратушу, потребовали, чтобы сразу для [их] людей хлеба, пива, меда, водки и т.д. из города дали, и чтобы главные мещане прибыли к обозу.
Народ сразу начал тревожиться. Но они успокоили, говоря: «Не опасайтеся ничево, мы к вам смирно».
И отъехали, взяв бурмистра и писаря, пана Бонича, которых аж до полуночи там продержав, отпустили, но, видимо, обязав присягой к тайне, что имели палить город […], что Бонич, вернувшись, никак не тревожил, но только объявил, что 600 талеров требуют. А на самом деле эти 600 талеров были обещаны, чтобы Заречье города не палили, на котором Бонич жил.
Чего, однако, Бонич-писарь не сообщил людям, а позорно обманул так сильно, что не столько москалям, сколько этой тайне разруху такую справедливо приписать следует, ибо это самая верная вещь, что если бы люд был предупрежден об этом, не только бы жечь не допустил, но бы самих москалей ночью шуганул бы. Ибо уже чернь начала роптать и вошла в раду, о чем дали знать Его Милости Пану Самуэлю Киселю, хорунжему и подвоеводе витебскому, как хозяину.
Тот, уверенный в невиновности города, ибо он не дал никакого основания, и лживости заявления москалей, под угрозой смерти строго запретил, чтобы никакого шума не чинили и ничего подобного, и приказал объявить в городе по юрисдикциям. И так оно и было выполнено.
Кого однако Пан Бог хотел сохранить в переменчивой фортуне, те ночью начали выносить и вывозить свои лучшие вещи, прятать их в землю.
Ибо один добрый человек-москаль, хорошо известный некоторым, написал к своему побратиму: «Берегися, будуть место жечь». И это слово дошло до ведома только немногих.
Рано в день 28 сентября, как только взошло солнце, двинувшись с гор к городу, [войска] протянулись по всему городу и аж через Узгорье на другую сторону, и там раскинулись: часть — по горам над городом, часть же, в городе уже расквартированная, где кому грабить и жечь полагалось, поделили.
А комендант Соловьев сам, въехав на ратушу с более чем десятком коней, приказал, чтобы сразу собрались все высокие чины: иначе говоря, гродские, городские, духовные, а также жиды и другие — чтобы слушать государево слово.
Тем временем один москаль, Бонич, отойдя от ратуши, приказал дать знать своему племяннику Боничу, что будут палить.
Что тут же по людям разнеслось, так, что […] женщины выть, плакать, причитать начали в городе, а начальникам уже не было как идти на ратушу — они, оставаясь дома, старались спасти то, что могли, спасти от огня.
Не дождавшись, с полчаса и близко часа стоя, напоследок ему заявил Бонич, что уже тот люд потревожен домыслами, что имеете чинить, уже не будет здесь начальников.
Только тогда тот сказал: «Слово государево по вас такое: што вы, витебляне, радеете шведу и провианты даете врагу государеву, велено вас жечь. […]».
Сразу же город наполнился плачем и криком, а кто что имел подороже, хватал и выносить хотел. Не прошло полтора часа, как начали по всему городу грабить, а прежде всего людей обдирали аж до белья, ища дорогих тайников или денег — и так обходились со всякого сословия людьми.
Первым же раздели аж до белья и разули его милость пана Самуэля Киселя, хорунжего и подвоеводу, и то посреди улицы, и тех шляхтичей, что с ним были, как то пана Вацлава Шапку, стражника витебского, и других.
И сразу, начав грабить, поджигать начали, и подожгли монастырик наших паненок базильянок при церкви Святого Духа — не только монашеское жилье, но пекарню и прочее.
И каждый на своей квартире, ограбив, поджигал. А когда разгорелось, выехали, и друг друга выгоняли за город, и уже около города, где кого могли поймать, обдирали, панов-шляхту, женщин и других.
Когда уже город пожар охватил, и все из города были выгнаны, всю добычу делили, выбирая что получше, и что могли забрать, забрали, а остальное бросили и сами поехали.
До темной ночи весь город с монастырями, костелами и т.д. сгорел, осталось только поле, посыпанное пеплом и головешками.
Соборная церковь, что находилась в реставрации уже семь лет перед пожаром и еще не была завершена, — тоже сгорела.
Большой колокол весом 120 камней (камень — мера веса в ВКЛ равная 40 фунтов или 14,993 кг — НН) и четыре меньших колокола сгорели в жужель (шлак — НН). Монастырь, построенный в 1706 году, весь прахом лег. В той суматохе, когда уже город догорал, нескольких казаков и калмыков, что бродили еще, [наши] люди позабивали. У одного они нашли только копейками сумму [награбленных у мещан денег], что составляла 2000 злотых.
А калмыка одного ловко мужик обманул таким способом. Калмык, уже взвешивая полные вьюки, еще до клети, иначе говоря амбарчика, пробираясь, позвал мужика и дал ему держать коня, а сам в клети искал. Тот дверь запер и защелкнул, и схватив огонь, под клеть подложил, а сам на коня сев, отъехал, а калмык в клети сгорел».
«Наша Нiва» — бастион беларущины
Комментарии