Дмитрий Богославский: Мы боимся видеть на сцене себя

В Минске проходит масштабный международный форум «Теарт», в программе которого сразу два спектакля поставлены по произведениям молодого белорусского драматурга Дмитрия Богославского, — «А если завтра нет…» и «Тата» («Отец»).

Дмитрию всего 29 лет, но его пьесы уже успели попасть в шорт-листы таких престижных конкурсов, как «Любимовка», «Литодрама», «Евразия». Одни критики говорят о нем как об «открытии», другие считают «неприлично молодым».

— Дмитрий, ваша основная работа — актер Белорусского государственного молодежного театра. А как стали драматургом?

— В 2009 году театр закрыли на ремонт и стало меньше работы. А хотелось творить плюс максимализм юношеский. Все же сочиняли стихи в детстве, и я писал. Про любовь, естественно. Потом была маленькая проза. А позже, так как занимаюсь театром, — драматургия.

— Где сейчас идут ваши пьесы?

— В Москве, Киеве, Варшаве… Порядка двух десятков постановок. Даже в Монголию пьеса добралась. Но в основном в России ставятся спектакли. Там много режиссеров, которые следят за современной драматургией.

Павялічыць

— Как думаете, чем вам удалось зацепить зрителя и критика?

— Не думал об этом. С 2009 года просто посылал пьесы на все конкурсы и фестивали. Наверное, просто надоел (смеется). В жюри решили: мол, давайте признаем, что он неплохой драматург, один раз приедет и пусть дальше у себя в Минске сидит.

— А почему белорусский зритель почти не видит ваших пьес?

— Думаю, из-за недоверия режиссеров к моему возрасту. Мне было 25 лет, когда «Любовь людей» начала идти. Пару раз я даже слышал от режиссеров — мол, кто тебе это надиктовал? Говорю: извините, как-то так получилось. Благо сейчас все меняется.

— Ваши пьесы иногда называют жестковатыми. Почему?

— Потому что жизнь наша, увы, жесткая. И к этому мы, к сожалению, уже даже привыкли. Без содрогания смотрим страшилки в «Чрезвычайном происшествии» на телевидении, как кого-то избили или даже убили, а в театре это видеть не хотим. Понятно, что каждому неприятно, когда ранки, которые только начали заживать, вскрывают по-новому. Неприятно узнавать себя: «Да, я, бывает, напиваюсь, бью жену, родителей забыл, друзей обманываю… Но ведь не каждый день. Так зачем мне все это в театре показывают?»

К театру мы относимся как к развлечению и не хотим его воспринимать как срез нашей жизни. Возьмем, к примеру, «Любовь людей». В четырех сценах здесь присутствует мат. В Минске скоро будет постановка этой пьесы, и его оттуда аккуратно изъяли. Я не возражаю. Но все же, если мы говорим о современном театре и о жизни, то не может человек, ударив молотком по пальцу, сказать: «Ай, какая оплошность, какой же я неаккуратный». Поэтому в каких-то моментах, мне кажется, мат вполне естественен. Хотя я не сторонник как мата, так и жестокости на сцене. И в последних моих пьесах их практически нет.

— Вы всегда согласны с режиссерской интерпретацией ваших пьес?

— А я не имею права не соглашаться. Моя работа закончена, когда я поставил в пьесе точку. Я написал, допустим, пьесу о смерти, а режиссер увидел, что она о жизни. И пусть, это же его взгляд. Но я рад, конечно, когда интересуются моим мнением. С некоторыми режиссерами мы по скайпу часами разговариваем.

— А что вам не нравится в театре?

— Глупый смех и юмор ниже пояса. И безвкусицы не люблю.

— Какие тенденции характерны для современной драматургии?

— Мне кажется, не бывает драматургии старой и новой… Театр всегда (и 100, и 500 лет назад, и сегодня) говорит о человеке, о том, как он живет или хотел бы жить, вскрывает проблемы общества. Другое дело, что актуальность этих проблем в разные времена меняется. Сейчас в России, например, много пьес о политике, в Украине многие пишут о Майдане. То есть драматурги говорят о том, что в обществе на слуху. И документальный театр для многих интересен. Правда, хотелось бы, чтобы драматурги сохраняли время, а не свою точку зрения на него.

— Есть драматурги, чье творчество вам близко?

— Метерлинка люблю очень. У него все есть, что мне интересно. И мистика, и атмосфера. Очень хочется написать такую хорошую пьесу, как у него (смеется). Но пока время, видимо, не пришло. Нету пока у меня таких умений.

Павялічыць

— Читала, что вы пишете пьесы на балконе. По-прежнему?

— Это неизменно. Конечно, если я где-то бегу и мне вдруг идея, образ или фраза пришли в голову, делаю наброски на обрывках бумаги, использую диктофон. Но окончательная работа над пьесой идет только на балконе.

— Сколько времени уходит на пьесу и как рождаются герои, ситуации?

— Всегда по-разному. Но не меньше года, это точно, потому что это хобби в первую очередь. Нет такого, что каждый день пишу, скажем, с 8 до 10. Все происходит по наитию. Тем более, чтобы быть правдивым, нужны реальные ситуации. Даже после сформированной в голове истории все может в корне поменяться. Я не боюсь менять, по крайней мере.

— Кто становится первым читателем?

— Жена, конечно. К ее мнению прислушиваюсь, но не больше. К критике тоже абсолютно спокойно отношусь. Даже люблю, когда ругают, потому что это толкает меня вперед.

— Над чем сейчас работаете?

— Недавно мы с Александром Марченко закончили проект «Наверное». Думаю, спектакль появится в середине декабря. Это документальная пьеса о белорусах. Интервью для нее собирали артисты Театра белорусской драматургии. Они спрашивали людей из разных районов Беларуси о том, кто мы такие, как живем, что для нас добро, зло. Говорили об отношении иностранцев к белорусам.

Работаю и над своей пьесой. Она о том, что значит простить и нужно ли это делать. Пишу эту пьесу с 2012 года. Что-то во мне еще не созрело, чтобы вылиться на бумагу.

• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0