На каком этапе создания нации находится сейчас Беларусь? Является ли формулировка «Беларусь не Россия» объективной и неизбежной реальностью нациестроительства? Чем можно объяснить нынешнее лояльное отношение властей к гражданским проектам в сфере национального? На эти вопросы в передаче Виталия Цыганкова «Интервью недели» на Радио Свобода отвечает главный редактор журнала Arche Валерий Булгаков.
Цыганков: На какой стадии нациестроительства находится сейчас Беларусь? Идет ли оно, развивается, приобретает новые формы, делает шаги вперед? Или, как утверждают некоторые, оно остановилось из-за политики нынешнего режима и интеграции с Россией?
Булгаков: Белорусское нациетворение ни в коем случае не остановилось. Нет таких политических причин, которые бы могли его остановить. Даже массовые расстрелы, депортации и другие бесчеловечные действия в ХХ веке не были в состоянии приостановить становление белорусской нации. Поэтому было бы странно ожидать, что, имея свое независимое государство, белорусы могут остановиться в своем национальном развитии ради каких-то внешнеполитических инициатив, связанных с белорусско-российской интеграцией.
Другое дело, что наши знания про нынешний этап белорусского нациетворения обрывочны, неполны. Это в том числе объясняется своеобразной политической атмосферой, которая существует в Беларуси. Нация — это прежде всего политическое сообщество, и, как утверждают теоретики, она проявляется в актах политического волеизъявления. А специфика белорусской политики в том, что по-настоящему этому волеизъявлению, где бы существовал справедливый подсчет, нет места. Поэтому энергия нациетворения находит свой выход в культурных инициативах, в гражданском обществе, во множесте отдельных мероприятий, которые проводятся как определенными центрами, так и частными лицами.
Цыганков: Фактически в связи с тем, что в Беларуси нет политики — поэтому национальная энергия пошла в неполитические сферы?
Булгаков: Белорусская политика существует как нечто замороженное. Если смотреть чисто формально — то в Беларуси можно наблюдать кризис нациетворческого проекта, сформулированного в этнокультурных категориях. Белорусский язык, хоть и государственный, но с очень ограниченными правами употребления в публичной сфере. Белорусский язык не контролирует даже половину средних школ, сфера его применения иногда даже снижается. И так далее.
Но основная причина, по которой, как мне кажется, неправомерно делать какие-то выводы на основании этих фактов, состоит в том, что такой порядок вещей существует принудительно. Такой порядок вещей неестественный и, безусловно, будет пересмотрен, как только белорусы смогут свободно голосовать и свободно выбирать свое будущее.
Цыганков: У белорусов, как у многих постколониальных государств, нациетворение происходит в форме «мы не они». Для Беларуси это выливается в формулу «Беларусь не Россия». По-вашему, это нормально, это объективная реальность? Или это какая-то извращенная форма нациетворения?
Булгаков: Я бы сказал, что разделение мира на «своих» и «чужих» присуще любой, даже самой культурной нации. Возьмем пресловутый брексит. Что это, как не проявление желания народа не быть вместе с тем, что большинство этого народа не воспринимает как «свое».
Беларусь здесь не является исключением. Но здесь пояс отталкивания в теоретических выкладках самых ярых националистов — это не Европейский союз, а Россия. Но поскольку белорусский национальный проект был запоздалым и поскольку существовали многочисленные препятствия для его реализации, большая часть белорусов не воспринимает Россию как что-то чужое. Но я убежден, что если бы состоялись выборы, то силы, которые ставили бы на вход Беларуси в Российскую Федерацию, получили бы сокрушительное поражение.
Если же суммировать, то ничего неестественного и античеловеческого в таком моменте самоидентификации нет. Каждый народ идентифицирует мир на своих и чужих, так формируется внутренний культурный код нации. Если это нация политически уже сформирована, то после работают государственные институции. В Литве или Польше, чтобы получить постоянный вид на жительство, то нужно подтвердить базовое знание национального языка и истории. Так нации в формально-процедурном аспекте формулируют определенные ограничения для входа чужаков в свою национальную общность.
С другой стороны, поскольку основное бремя формирования нашей нации пришлось на ХХ век, к тому же долгое время белорусам промывали мозги советской пропагандой, для многих белорусов Россия — это не столько полюс отталкивания, сколько полюс тяготения. И это факт, который должны учитывать и которому невозможно противостоять в стиле кавалерийского наезда.
Цыганков: Если уж продолжать российскую тему, то в середине 90-х, когда образовывалась сообщество Беларуси и России, были совсем другие геополитические и внутриполитические условия. Соответствует ли сегодня этот проект интересам белорусских политических элит, или они уже думают, как от него избавиться?
Булгаков: Для нынешней белорусской политической элиты, которая сплачивается вокруг президента Лукашенко, без России нет политического будущего. Ведь Россия — это основной спонсор так называемой белорусской стабильности, благодаря которой Беларусь имела уровень жизни, сопоставимый с рядом беднейших стран Евросоюза. Но по мере возрастания национализма, шовинизма и великодержавности в России (вообще и среди политической элиты этого государства), безусловно, лукашенковский режим начал видеть в России не столько источник спасения, сколько источник потенциальных угроз.
Безусловно, здесь есть определенное противоречие. Минску сейчас не нужно «союзное государство» так, как оно планировалась в конце 90-х годов. Более того, ситуация с так называемой «единой визой союзного государства» показывает, что есть определенные маркеры, выходить за которые белорусский режим не собирается. Официальный Минск всячески противится введению общей визы с Россией, потому что воспринимает это как существенное ограничение государственной независимости.
Это только один из примеров, ведь противоречий гораздо больше. Из этого следует, что политические проекты, основанные на пропагандистских лозунгах о единстве крови и этнического происхождения, часто не выдерживают проверку временем. В частности, проект белорусско-российской интеграции воспринимается сейчас как вполне конъюнктурный, который был нужен людям, что завоевали власть в Минске и Москве, ради того, чтобы решать свои кратковременные политические цели.
Цыганков: Чем можно объяснить нынешнее лояльное отношение властей к гражданским проектам в сфере национального — от белорусскоязычной рекламы до фестивалей вышиванок? Это снова какая-то конъюнктура, государство пытается дать волю этим проявлениям национальной жизни?
Булгаков: В начале своей политической карьеры в качестве президента Лукашенко воспринимал людей белорусской культуры просто как группу каких-то маргиналов. Это восприятие было очень негативное, он мог коверкать белорусские слова, постоянно употреблял определение «свядомы» к тем людям, которые проявляли свое национальное сознание. Это, по моему мнению, объяснялось тем, что он считал, что этих националистов было очень мало и они должны были полностью исчезнуть с публичной авансцены Беларуси. Ведь система образования, СМИ заработали так, чтобы полностью маргинализировать эту группу.
Но через 20 лет лукашенковского властвования оказалось, что «свядомых» стало не меньше, а только больше. Я думаю, те, кто держит власть в Минске, понимают, что с уходом старшего поколения младшие с трудом воспринимают советскую пропаганду, лозунги советского времени.
Поэтому я здесь согласен с мыслью, например, Винцука Вячорки и других, которые объясняют это не доброй волей властей, а просто констатацией того факта, что белорусскоязычные белорусы своей низовой активностью просто отвоевали определенные позиции и права в общественном пространстве.
Власть сдает только те позиции, которые, в ее понимании, не несут стратегических проблем. Белорусскоязычные курсы могут разрешаться, вышимайки вообще браться на вооружение. Но одновременно баланс в образовательной сфере не меняется — количество белорусскоязычных школ падает, количество студентов вузов, которые обучаются на белорусском языке, так и не достигает одной тысячи.
То, что мы называем «мягкой белорусизацией», основывается на логической ошибке. Ведь белорусизация, как этот процесс шел 90 лет назад, — это была сознательная политическая инициатива властей, которая предусматривала очень жесткую программу осуществления — перевод сверху образования, СМИ и других сфер жизни на белорусский язык.
То, что имеем сейчас — это просто люди, сообщества, которые не имеют ключевого политического влияния на ситуацию в стране, находят благодаря определенным послаблениям политического режима возможности для самовыражения, для реализации проектов, важных для национальной культуры. И это процесс тоже конъюнктурный, ведь сегодня государство может разрешать концерты Вольского и Михалка, а завтра (не дай Бог), если ситуация поменяется, начнутся опять политические проблемы с Западом, то это все может сойти на нет.
Комментарии