Закрытое письмо Игорю Шуневичу: Вы уверены, что хотите победить?
Не знаю как начать, Игорь Анатольевич. И этих протокольных «дорогой» или «уважаемый» не хочется. И вообще, я свое письмо переписывал два раза и далось оно мне с чрезвычайным трудом. Сначала писалось как бы не для вас, а для всех остальных. И тогда я задумал написать то, что могла бы вам сказать собственная совесть, которая, допустим, внутри вас живет. Хотелось не столько доказывать, сколько говорить очевидное. Может быть тогда-то, хотя вы со мной и не согласитесь, но поймете. И, возможно, в следующий раз постесняетесь говорить о «волне дискредитации милиции».
Это я буду считать своей промежуточной победой, ну а страна наша все равно останется кому-то «одному» — будущим «вам», или будущим «нам». Ибо вместе «вас» и «нас» она не выдержит.
Итак, я хочу вам рассказать про неприязнь. В принципе, все наше государство вызывает во мне это чувство, но сегодня я пишу к вам и поэтому про милицию.
Вы как-то сказали «Все они (революции) начинались с дискредитации власти, наиболее сильных ее ветвей…. Мне кажется, у нас пытаются разыграть тот же сценарий». Сказали и внутри меня стало еще больше неприязни. Почему?
Давайте я объясню. Представим, что, например «Стало известно, как милиционер Н продавал спайсы». Для меня дискредитация милиции — это часть фразы про спайсы, а для вас — часть о «стало известно». Понимаете? Сам факт преступления для вас никак не подрыв доверия. Вы никогда не обсуждаете преступления ваших сотрудников как дискредитирующий фактор. А вот обсуждение — обсуждаете.
И у меня возникает вопрос: это же для наркоторговца хорошо, если о нем не знают, а если знают — плохо. Для вас же должно быть наоборот?
Для меня дискредитация — это подрыв доверия, а для вас — невыполнение обязанности любить.
Вам постоянно кажется, что милиция создана не для работы, а для любви. Поэтому, если можно я опишу еще пару эпизодов. Про службу и любовь.
Вечером 19 декабря 2010 года на улице Коллекторная возле офиса «Говори правду» на нас напала милиция. У нас в руках были варежки и флаги. У них — светошумовые гранаты и дубинки. Одна из этих гранат попала в мою жену, и в виде сувенира у нас дома теперь сохраняется полусгоревшая сумочка жены. Вы скажете, что я дискредитирую… Но что мне делать, если я знаю? Я знаю, что это была милиция, потому что именно так «неизвестные» задерживали за «аплодисменты», именно так много раз задерживали Дашкевича. Именно так Пальчевского пытались затащить в машину. Известные «неизвестные». И про ночное нападение на палаточный лагерь в Куропатах мы с вами тоже все понимаем.
Мы знаем, что это была милиция, но не можем доказать. Потому что нельзя заставить милицию искать милицию.
Раньше я считал, что личности, чьи преступления известны, но недоказуемы, называются «ворами в законе». Теперь я понимаю, что бывают варианты, и понимаю, что стремление доказать преступление можно квалифицировать как кампанию по дискредитации.
Но скажите, Игорь Анатольевич, когда вы говорите о чести мундира — вы имеете в виду черную куртку, спортивные штаны и вязаную шапочку? Просто хотелось бы убедиться.
Я понимаю, рассказы о том, как милиция сует дубинки в рот взятым под стражу — недоказуемы. Но, скажите, — это неправда? Не мне, конечно. Скажите себе. Помните, как омоновец «при отсутствии состава преступления в действиях» ударил кулаком в лицо Светлане Завадской? Интересно просто, если честь мундира позволяет сделать это — то может быть и дубинку в рот тыкать позволяет?
Если мундир не против избиения безоружных женщин, то, может, с ним и насчет остального можно договориться? Мундир, вообще, часто протестует?
Я помню Фрунзенский суд и процесс над организаторами Площади 2010: как среди всех этих опасных коварных интеллигентов, которые набились в вестибюле, ходили ваши «блюстители правопорядка и государственности». Сытые, сильные, с горящими глазами, неотличимые от посетителей сельской дискотеки, в брючках и туфельках с острыми носами. И как они смеялись и ревели матом через лестничный пролет на весь суд, обсуждая свои финансовые отношения.
Понимаете, перед моими глазами были одновременно и они, и Геннадий Буравкин. Возможно, вы его тоже не читали, но поверьте, Буравкин рядом с «охранниками государственности» — сам по себе мощнейшая волна дискредитации последних. Поскольку невозможно уважать людей, с которыми ты ощущаешь даже не цивилизационную, а эволюционную разницу.
Кстати, вы сами хотели бы оказаться в мире Буравкиных или в мире охранников государственности? Среди, как вы говорите, «писак и горлопанов», или среди идеологов свиноферм? Вы задумывались когда-нибудь на этот счет?
Вы, правда, хотели бы победить? Я имею в виду — не «побеждать». Это вам, конечно, нравится. А победить абсолютно?
Просто здесь же вот какое дело. Вы можете сказать, что вам не близки интеллигентишки и писаки. Вам нравится сильные духом, мужественные люди. Герои и бескомпромиссные бойцы. Но как объяснить тогда, почему на недавнем суде, вашем же суде, «в своих стенах» сотрудники милиции, которые «задерживали» N, давая показания, называли свои имена тихим шепотом и адвокат их переспрашивал по несколько раз. Почему они скрывали лица и едва выдавливали из себя слова?
И почему рядом с ними «отморозок и маргинал» N стоял ровно, не опускал глаз и не скрывал лица? Почему он говорил «признаю действие, но не признаю вины»?
Вам не кажется, что и здесь все перевернуто с ног на голову?
Ваши люди должны были бы явить пример мужества, а Дашкевич — быть жалким трусом, как положено маргиналу? Что вам по этому поводу говорит мундир?
Кстати, простите, что я постоянно повторяю, но поскольку я говорю о неприязни — это важный момент. Когда мы говорим про мундир и не имеем в виду куртку и шапочку — не говорим ли мы о том самом мундире НКВД, которым вы так гордитесь?
И это отнюдь не праздный вопрос. Дело в том, что как вы знаете, в 1937-38 годах в СССР действовали так называемые тройки, куда кроме секретаря обкома и прокурора входил представитель НКВД и за пару минут эти люди могли вынести очередному врагу народа смертный приговор.
Я это к чему. Думаю, когда вы видите, как пресс-секретарь ГУВД Александр Ластовский в фейсбуке советуется, наказывать ли девушку за фото на площади Победы — ваш мундир не воссстает. Но вот мне, понимаете, омерзительно и поэтому интересно спросить: когда пресс-секретарь главного управления внутренних дел крупной европейской страны публично за стенами суда обсуждает судьбу человека со своими подписчиками — это дискредитирует милицию или еще нет?
Много у меня вопросов, но я понимаю, что неприятный текст, которого неприятно много — неприятный вдвойне. Поэтому я остановлюсь еще только на одном моменте.
Вот если вы отстаиваете право милиции избивать людей при задержании, вламываться в квартиры и ни разу на моей памяти не признали вины своего ведомства за исключением отдельных «недостатков профессионализма», я вижу в этом не заботу о каких бы то ни было целесообразности и правопорядке, в котором присутствует «право». Я вижу в этом обычное человеческое и очень понятное «я хочу». Те, кто борется за права курильщиков, хотят курить. Для себя. Те, кто «за здоровый образ жизни нации» — хотят сами быть здоровенькими. Любое состязание за право группы — это прежде всего личное, эгоистическое.
Поэтому, если вы оправдываете насилие, — вы говорите «я хочу». Вы хотите, и многие из тех, кто работают в милиции — хотят. Хотят бить людей. Они хватают одноруких за аплодисменты, они доставляют в отделения милиции людей, которые выходя из церкви якобы «ругаются матом» и они их «утихомиривают». Вот так. А мы их дискредитируем.
Милиционер, который подошел к ребятам в Куропатах, чтобы пожертвовать деньги на кресты, сделал это тайно. Милиционер, который постучался в камеру Дашкевича, чтобы поблагодарить его, сделал это ночью. Так что, как видим, внутри своего ведомства вы бесспорно победили. Те, кто не хотят избивать людей и в состоянии с ними говорить, боятся в этом признаться своим же сослуживцам. Но мне просто хотелось бы вернуться к своему предыдущему вопросу. Игорь Анатольевич, вы уверены, что действительно хотите победить?
Победить повсюду и безоговорочно?
Комментарии