«В наше время у Христа была бы желтая бирка». Бывший политзаключенный Александр Тарасенко рассказал о своем опыте за решеткой
Бывший священник теперь считает себя агностиком.
У Александра Тарасенко громкая история: гомельчанин провел 20 лет в монастыре, был священником, а позже ушел из церкви. В последние годы, однако, медиа вспоминали его как политзаключенного, так как мужчину осудили на два года тюрьмы за антивоенный пост. Монолог Александра про тюрьму, расчеловечивание и Христа, распятого по политике, приводит «Христианская визия».
«Меня задерживали пять раз»
Каким для меня был 2020 год? Мы жили в Минске, я работал в большом торговом центре. Все было хорошо.
Я тогда активно включился в движение сопротивления. Был в штабе Виктора Бабарико, был координатором по Советскому району Гомеля. И после этого начались неприятности.
Меня задерживали пять раз. Сначала, когда мы подавали ходатайства за Бабарико после его ареста, нас всех свезли на пару часов в РУВД, потом задерживали по административкам, сидел сутки. На работе дали понять, что лучше уволиться. И мы уехали в Гомель, так как мы с женой оттуда родом.
«Пусть будут прокляты Путин и Лукашенко, пусть будет проклята война»
Некоторое время меня не трогали, только иногда милиция звонила. А когда началась война, я проснулся и написал пост об этой ситуации. Факт этой агрессии меня разозлил до глубины души, и у меня в Украине много родственников — братья, тети, дяди.
Написал в том посте, что пусть будут прокляты Путин и Лукашенко, пусть будет проклята война, назвал их мерзостями и написал, что ненавижу.
В 2022-м я написал этот пост, а в 2023-м меня по нему арестовали, это было 23 марта. Я тогда только недавно приехал из рейса. Все было как обычно: утром мы проснулись, сели с дочкой смотреть мультик про какого-то Ральфа.
Стучат в дверь, жена открыла — говорит, там милиция. Я вышел. Там был губопиковец, он начал издалека — мол, делаем обход для профилактики, сейчас еще появятся мои коллеги. А «коллеги» оказались в масках ОМОНа.
Дальше было силовое задержание. И меня повезли по всем тем мукам, как обычно: в РУВД, ГУБОП, потом в ИВС.
«Нас водили как смертников»
Следователь показал огромнейшее дело на меня, оно по сути состояло из распечаток моих постов. Говорил — мол, тебя Бог бережет, вот сколько всего на тебя было, а ты все поудалял. Я действительно в свободное время удалял посты, которые мне казались спорными, но тот пост про войну решил оставить. Удалять его — граница, которую должен не переходить.
Хотели еще мне приписать статью о разжигании межнациональной вражды, но остановились на другой статье, об оскорблении Лукашенко.
Самым тяжелым из того, что пришлось испытать за решеткой, было гомельский ИВС. Там жили клопы, и каждый день нужно было менять камеру. Нас водили как смертников — руки в наручниках за спину, наклониться глубоко вниз и идти.
Еще и ребра болели. Когда меня задерживали, омоновцы с ноги ударили мне по груди, результат — вывих ребер. Потом они меня повезли в больницу, так как меня с болью в ребрах не принимали в ИВС.
Но в больнице сделали снимок и потом отпустили, и тогда в ИВС меня уже взяли. Потом где-то полтора-два месяца не мог нормально лежать из-за боли в ребрах.
В гомельском СИЗО, которое Александр когда-то сам освящал: «Пропел пасхальные тропари и благословил стол»
А потом было гомельское СИЗО. Как-то я там находился в большой камере, человек на 8-9. Была Пасха. А мы к этому времени уже перезнакомились, и ребята знали, что я раньше был священником. Так они меня попросили, чтобы мы вместе помолились и чтобы я благословил их пасхальный стол. Говорил им, что я уже не в церкви и не верю так, как должен верить для этого, а они все равно просили сделать одолжение — мол, ты же был священником.
Положили на стол что у кого было, кому-то родственники передали яйца, булки. Мы встали вокруг этого стола, положили руки на плечи друг другу. Читал «Отче наш», и они повторяли за мной, потом я еще пропел пасхальные тропари и благословил стол, они сказали «аминь».
Мы сели за эту пасхальную трапезу, били яйца — делали «битки» по народной традиции. Отпраздновали, ребятам очень понравилось. Потом они это вспоминали, благодарили, что я им Пасху устроил.
Ирония судьбы, что в начале нулевых, когда я был молодым священником, гомельское СИЗО меня приглашало туда. И я ходил там с иконой и святой водой, освящал те камеры, коридоры, кабинеты. А потом сам и попал в это СИЗО.
«За решеткой каждый день напоминал себе, что нужно остаться человеком»
Белорусская тюрьма — это такая сконцентрированная модель системы управления во всей стране, за решеткой видны все ее минусы. Там включаются человеческие низменные устремления. Часто сотрудники, которые не могут себя контролировать, там теряют голову, думают — если они имеют власть, могут делать все, что хотят. Меня там не били, но я много видел, что происходило с другими ребятами.
Тюрьма открывает человека, показывает, кто ты. Тебе дали власть, и что ты с ней будешь делать?
Все время, пока я там был, я себе каждый день напоминал, что нужно остаться человеком и не обозлиться. Понимаю, что злость, которая часто прет из людей — это следствие их слабости, так как они не умеют себя контролировать и не видят ситуацию целиком. Возможно, в других обстоятельствах они признали бы свои ошибки.
Что касается политзаключенных, я ими гордился, мне было приятно с ними общаться. Тюрьма в Беларуси — место, где собраны и худшие, и лучшие люди страны, и политзаключенные — как раз лучшие.
Я стремился вести себя там достойно, хотел, чтобы политзаключенные выглядели достойно перед другими людьми. Старался не допускать там от себя слабости, но там многие себя так держат.
Белорусская тюрьма расчеловечивает? Конечно, и если у тебя нет принципов, это происходит очень легко. Там создают такие условия, когда, например, милиция может натравливать заключенных друг на друга, если им что-то не понравилось.
Там тяжело проявлять человеческие отношения, доброту. Поделился ты чем-то — это обязательно воспримут так, будто ты слабак, которого легко обмануть. К тебе снова пойдут с просьбами, и если ты будешь им что-то давать, тебя будут воспринимать как несерьезного. Если ты хочешь, чтобы тебя уважали, не давай то, что у тебя просят, пока те заключенные это не заслужат.
Если не ценишь, что у тебя есть, то и другие не будут это ценить.
На воле я не понимал, почему люди за решеткой так легко идут на то, чтобы вскрыть вены. А когда сам туда попал, я перестал для себя исключать такой вариант. Это делается не для того, чтобы покончить жизнь самоубийством, а потому что это иногда последний способ докричаться до системы или проявить свою позицию. Вот людям и приходится или драться, или вскрываться.
Мне в колонии, это была ИК-15, дали работу разбирать старые электрические провода. Мы отделяли изоляцию и алюминий или медь, собирали их, норма была. Вот это я и делал там все время, несколько раз еще поручали матрасы шить, когда другой цех не справлялся.
В колонии была церковь, и каждые выходные или на праздники туда приезжал священник. Был хор из заключенных — кстати, очень неплохо пели. Я сходил один раз на службу, чтобы посмотреть, как церковь выглядит, там хорошие росписи.
Все там делается формально, как по написанному.
Думаю, что священники, которые окормляют заключенных, не очень хорошо представляют себе реальную обстановку за решеткой. Внешне заключенные очень лояльные, со всем соглашаются, но священник не может знать их внутреннюю жизнь, хотя на исповеди может и больше говорят.
«Ребята, вы же понимаете, что Иисус был распят по политической статье»
Вера очень помогает за решеткой. Многие там начинали верить, они и ко мне приходили, расспрашивали про христианство.
Там приходилось, пока нас не запустят на работу, долго стоять на улице. И заключенные, чтобы проводить время, в такой ситуации обычно задавали разные вопросы. Нам была видна колонийская церковь, и как-то они начали расспрашивать насчет крестов — объяснял их значение, почему там такая перекладина, что написано на табличке вверху креста («Иисус Назорей, царь Иудейский» — прим.).
Сказал им: «Ребята, вы же понимаете, что Иисус был распят по политической статье, у него даже статья была написана над головой».
Им это очень понравилось, сразу начали вспоминать, по какой статье его осудили, если искать аналог в белорусском уголовном кодексе. Они никогда не смотрели с этой стороны на библейские события. А я им объяснил, что Христа распяли как политического. Если бы это было в наше время, у Христа была бы желтая бирка, десятый профучет.
Вот такая у меня была печальная проповедь бывшего священника, ребята мне потом долго вспоминали ту беседу. Какая статья была бы у Христа? Наверное, что-то про захват власти или про государственную измену. Так как у Христа было точно написано на табличке: его распяли не за то, во что он верил, а из-за политики.
«Там, внутри, ты свободен, и то, что ты имеешь в себе, никто у тебя не заберет»
Наверное, верующим легче переживать тюрьму и страдания. Я может и был бы рад верить, как раньше, но не могу, у меня так уже не получится. Я себя считаю агностиком, причем библейская версия Бога мне совсем не близка.
Думаю, мой опыт мне помогал за решеткой. Видел ребят, которые там начинали плакать, для меня это был диссонанс. Они попали в СИЗО и не могли смириться с мыслью, что они там. А я давно допускал, что могу туда попасть, и проигрывал это в голове.
Просто внутри есть стержень, и ты за него держишься. Там, внутри, ты свободен, и то, что ты имеешь в себе, никто у тебя не заберет. Я 10 суток сидел в ШИЗО, и мне было нормально, даже лучше, чем если бы со мной кто-то был. Я там размышлял, мне не было с собой скучно.
Мне помогала мысль, что вся наша жизнь не имеет никакой цели, все когда-то обнуляется. Понятно, что нужно есть, пить, сажать деревья, есть более мелкие смыслы, но глобального смысла нет.
Мне это помогало в том смысле, что если бы жизнь имела какой-то глобальный смысл, это не был бы мой личный смысл, и я не был бы свободен в этом плане. А если никакого большого смысла нет, я сам свою жизнь наполняю смыслом, и в этом плане я свободен.
Я освободился в середине января и приехал в Вильнюс четыре месяца назад, 16 февраля. Снял квартиру, меня взяли дальнобойщиком, 20 июня еду в рейс. Семья приехала ко мне, у меня есть жена и дочь, она переходит в третий класс.
На фоне того, что я пережил, все остальное мне кажется более простым — мол, это лучше, чем быть в неволе. Каждый день вспоминаю про тех, кто там остался: например, утром думаю, что они сейчас стоят в очереди на работу, а днем они сдают трудовую норму.
Для них каждый день похож на предыдущий, как будто день сурка. Я на свободе, могу работать, проводить время с семьей. Кажется, есть за что благодарить и чему радоваться.
Комментарии
на тым сьвеце.