Беляцкий о первом дне на свободе: Психологически я где-то еще там, но ситуация для меня не новая

Об освобождении

В общем, вчера был немного сумасшедший день — наверное, как и у всех освобожденных. Во-первых, резкая смена ситуации. Когда ты находишься под постоянным прессом и постоянными вызовами, которые должен решать, которые потенциально висят над тобой, — это довольно психологически тяжелая атмосфера. И это продолжалось не один год. А потом неожиданно ты выныриваешь из нее в свободный мир. Естественно, что человек находится под большим психологическим воздействием. Я не исключение.

Хотя я это уже проходил десять лет назад, когда отбывал первый срок. Сейчас ситуация фактически повторилась: меня освободили тогда досрочно и сейчас досрочно. Я просидел только полсрока из тех десяти лет, которые были назначены судом (там, учитывая день за полтора в СИЗО, получалось девять лет с хвостиком). Вот эти полсрока у меня наступали фактически сейчас, этой зимой. Еще полсрока нужно было сидеть до конца срока.

И вот когда ты сразу выходишь на свободу, выныриваешь из этой ситуации, конечно, это непросто. Вчера был для меня непростой день по напряженности.

А в четвертом часу ночи меня разбудил дежурный по отряду — а нас еще каждую ночь проверяют: «желтые бирки», «экстремисты», два раза за ночь приходят кто-то из сотрудников колонии и смотрят, в каком мы состоянии. Мы под пристальным наблюдением.

Я уже привык не обращать на это внимания: кто-то топает, и ты автоматически отмечаешь во сне, что это, наверное, пришли тебя проверить. Хотя иногда могут и посветить фонариком в глаза, даже ущипнуть — проверить, на месте ли ты под одеялом. Одним словом, такая у меня была предыдущая ночь.

В 4 ночи меня разбудил дежурный и сказал, что мне нужно выйти. Когда я вышел из секции, там был начальник режимного отдела колонии, который сказал срочно собирать вещи. Я понял, что это, наверное, оно. Так как ситуация с освобождением политзаключенных была актуальной последние месяцы. Анализируя ее, разговаривая с другими политзаключенными (потому что в колонии в Горках находится более двух десятков политзаключенных), я понимал, что должны быть и следующие освобождения, следующие группы освобожденных. И, вероятно, кто-то из нас окажется в этих группах.

Так и получилось: из нашей колонии вывезли только меня. Вывозили после обыска, после того как отобрали рукописи двух моих книг — они остались там, — все письма, все бумаги, мои заметки по уголовному делу. Все это фактически не разрешили забрать из колонии. Ни одной бумаги оттуда я вывезти не смог.

После этого, через час такого детального обыска, меня выпустили за стены колонии, посадили в легковую китайскую машину — и мы поехали через всю Беларусь с востока на запад. Напомню, что я сидел в колонии в Горках № 9, она находится практически на границе с Россией — 14 километров. И, учитывая, что рядом не было больших зданий, небо просматривалось очень далеко, и иногда я шутил: «Смотрите, идет дождь из России» или, наоборот, «идет дождь на Россию», когда тучи ходили туда-сюда.

Я ехал с завязанными глазами. Повязку мне натянули так, что через нее можно было что-то увидеть. По крайней мере, я понял, что это направление на запад. Понял, когда мы проезжали около Минска, когда ехали по кольцевой дороге, понял, когда выехали на Вильнюсскую трассу, что мы едем в направлении Вильнюса.

Подъехав к Вильнюсу, сделали небольшой перерыв. И в лесу мы ждали четыре часа, пока подъедут другие машины с другими людьми, которые были предназначены для такого странного освобождения — амнистии или чего-то другого. Потому что мне ничего не говорили: или это амнистия, или какая-то экстрадиция, или что-то еще. До сих пор мне ничего об этом не сказали, никаких бумаг я не подписывал. Просто куда-то везли.

Обращались очень деликатно — впервые за многие годы. Хотя сначала я был в наручниках и с завязанными глазами, но было понятно, что мы приближаемся все ближе и ближе к свободе.

В этом лесу у границы мы просидели где-то четыре часа в машине. Потом, когда подъехало еще несколько таких же машин, которые привезли людей из других колоний и из СИЗО (в основном это были граждане других стран, но было и несколько политических), нас собралось чуть больше десяти человек.

Нас посадили в микроавтобус, и уже вместе с американской делегацией, которая возвращалась из Минска, мы подъехали к самой границе. Получилось так, что мы пересекли границу вместе с американской делегацией, возвращавшейся после встречи с Лукашенко.

Там состоялась короткая встреча с американцами на границе. И там впервые я позвонил жене. После долгих лет мы смогли переговорить. Более трех лет у нас фактически не было никаких контактов. И уже после пяти вечера я оказался в Вильнюсе.

Это до сих пор очень быстрая и стремительная история. И психологически я где-то еще там: процесс адаптации не прошел. Хотя я еще раз повторюсь, что для меня это не новая ситуация — что-то подобное я проходил в 2014 году после первого заключения.

Сейчас проходит очень много встреч: и с журналистами, и с моими знакомыми, друзьями. Приехала жена — мы впервые увиделись за столько лет. Я сейчас нахожусь в постоянных встречах, в постоянных разговорах.

Это чрезвычайно важно для меня, потому что мы находились там фактически в полной информационной изоляции: могли только смотреть российское и белорусское телевидение, слушать новости, поданные под определенной идеологией.

И теперь, чтобы объективно оценивать ситуацию и иметь возможность говорить то, что действительно собралось и накопилось в мыслях за эти годы заключения, я и провожу эти консультации, встречи. В ближайшее время состоятся встречи и на довольно высоком уровне.

О «Вясне»

Будучи в «Вясне» все время и будучи вместе с «Вясной», естественно, все эти годы я чувствовал себя частью «Вясны». Мы прекрасно понимали, что, несмотря на заключение, мы остаемся частью «Вясны» и продолжаем там делать свою работу.

Это довольно парадоксальная ситуация: когда ты ничего не делаешь, но продолжаешь делать свою работу. Потому что само пребывание правозащитника в заключении уже является ярким показателем отсутствия прав человека и демократии в стране. Таким образом, мы выполняли определенную роль маркера уровня отсутствия демократии.

Очень важно, что мы были там вместе с сотнями и тысячами других белорусских политических заключенных, потому что являемся частью белорусского общества, частью его активной части. Мы вместе с белорусским обществом переносили все те трудности, которые белорусы переносят все эти годы — и продолжают переносить, потому что наши друзья остаются в заключении.

В этой последней группе освобожденных есть Владимир Лабкович, есть я. Но остаются Марфа Рабкова, Валентин Стефанович и другие наши друзья и коллеги — журналисты, правозащитники, в том числе Наста Лойко. И очень важно добиться, дождаться их освобождения, чтобы в Беларуси закончилась эта охота на ведьм, поиск «врагов народа», которая тянется все последние годы.

Есть надежда, что все это закончится. Хотя из того, что мне рассказывали о последних арестах и задержаниях, видно, что репрессии продолжаются. Получится довольно шизофреническая ситуация: одной рукой власти выпускают политзаключенных, другой — снова набирают тех, кого еще не успели посадить по тем или иным признакам: «экстремистская деятельность» или другие надуманные причины. Но все это остается ярким свидетельством того, что репрессии в Беларуси продолжаются.

Очень важно донести эту мысль до международного сообщества: мы должны остановить репрессии в Беларуси. Потому что просто выпускать политзаключенных — этого мало. Иначе этот торг политзаключенными будет продолжаться бесконечно: одних будут отпускать, других — сажать и за это требовать новые льготы.

Мы знаем, что в результате освобождения этой группы политзаключенных с Белкалия сняли санкции. Это то, чего хотят белорусские власти. Но мы хотим коренных изменений ситуации с политзаключенными в Беларуси. Стоп политзаключенным в Беларуси. Невозможно, чтобы эта ситуация продолжалась дальше.

Насколько нам удастся этого добиться — будем стараться в ближайшее время. Я, конечно, должен теперь заняться своим здоровьем, психологической адаптацией, легализацией здесь, потому что у меня пока временная виза для пребывания в Литве. После этого я буду продолжать правозащитную работу по мере своих возможностей — и тех возможностей, которые у меня сейчас есть в связи с Нобелевским лауреатством, потому что оно дает определенные, более значительные возможности, чем раньше.

Я считаю, что это мой долг — и перед теми, кто еще остается в тюрьме, и перед всем белорусским обществом — продолжать свою работу.

• 28
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 8