Настя Гусева, которую задержали за анархистское граффити, рассказала о тяжелом детстве, молокозаводе и о том, как пришла к Богу
21 января Настю Гусеву вместе с анархистами Дмитрием Полиенко и Евгением Чулицким задержали за граффити с текстом о том, что сотрудники милиции убивают людей, а также с англоязычной аббревиатурой, внесенной в список экстремистских материалов. В отношении фигурантов возбуждено уголовное дело по статье 341 УК («Осквернение зданий или иных сооружений циничными надписями или рисунками»).
Девушка отказалась давать показания и не признала свою вину. А после трех суток, выйдя на свободу, рассказала о том, как над ней издевались в ИВС Минского ГУВД и в Заводском РУВД г. Минска: сутки не давали есть и пить, не позволяли сходить в туалет, как потом приходилось подтираться в изоляторе документами. Кроме этого, как утверждала Настя, милиционеры нецензурно ее обзывали.
Оказавшись на свободе, она на несколько недель исчезла в том числе из соцсетей. Как только Настя вышла на связь, с ней встретилась «Наша Нина».
Читайте также: Кто такая Настя Гусева, задержанная по делу анархистов?
«НН»: Куда ты исчезла после освобождения?
Настя Гусева: У меня же изъяли симку и телефон, поэтому осталась почти без связи. Пока нашла себе мобильник на замену, пока сим-карту восстановила — время прошло. Но мне, если честно, даже понравилось так жить: спокойно было, никто не трогал, в соцсети возвращаться не хотелось.
«НН»: Приходил ли ответ на твое заявление с просьбой возбудить уголовное дело за жестокое обращение?
НГ: Пришли два письма: в одном сообщается, что будет проводиться проверка, во втором — что мое заявление приобщено к нашему делу. Я не думаю, что из этого будет какой-то толк: скорее всего, они спустят все на тормозах. Но, надеюсь, то, что мы не молчим (такое же заявление в Следственный комитет направил и мой друг Дмитрий Полиенко, которому отказывали в ингаляторе, хотя он астматик), в будущем будет иметь результат: ранее активистов жестоко избивали, а сейчас видно по лицам, что им очень хочется к нам приложиться, но руками не трогают — запрещено. Поэтому они измываются иначе. Возможно, когда-нибудь разберутся и с этим.
Что касается возбужденного против нас дела, здесь пока тишина. Наверное, решают, что с нами дальше делать, так как вокруг поднялся шум. Вообще, во время допросов лично меня по делу допрашивали немного, больше хотели узнать про Полиенко, Чулицкого и других анархистов, какие акции они планируют. Мне предлагали стать свидетелем, тогда бы меня сразу отпустили домой, но я отказалась.
«НН»: Ты впервые столкнулась с таким давлением?
НГ: С таким жестким — да. Однако и раньше, еще до того, как меня оштрафовали за сбор подписей в поддержку белорусского языка, мной активно занимался КГБ. Когда я жила у отца в Колодищах, приезжали к нему, рассказывали, что я езжу за границу, какие-то распечатки из моих соцсетей демонстрировали — видимо, хотели, чтобы он как-то на меня повлиял.
Звонили в колледж, чтобы со мной поговорили идеолог и куратор — на всех беседах я объясняла, что они теряют время.
Кураторка группы, кстати, звонила мне накануне акций оппозиции, расспрашивала, не собираюсь ли я на них, просила не идти. Однажды таким образом она сообщила об акции, о которой я и сама не знала. Я ее тогда поблагодарила за эту информацию.
На этот раз я не ожидала, что на меня дело заведут. Однако я уже давно живу с пониманием: если ты вписываешься в некий «движ», если кругом задерживают других активистов, они сидят в тюрьмах, то тебя это тоже не минует, даже если ты никакого преступления не совершал. Поэтому я всегда была готова почти ко всему. И маму предупреждала о различных сценариях.
Со мной в камере первое время находилась девушка, которую задерживали не первый раз. Она разговаривала с сотрудниками ИВС как с официантами: принесите это, подайте то.
И это — главное, что осознала и я: нельзя начинать верить, что они имеют над тобой власть, какое бы давление на тебя ни оказывали.
«НН»: Ты рассказывала, что во время задержания тебе стало плохо, сильно болела голова, у тебя хроническая мигрень?
НГ: Я работаю на молочном заводе мастером участка и где-то год назад из-за работы (постоянные проверки, материальная ответственность) у меня случился невроз, сопровождаемый мигренями и тяжелыми состояниями. Случалось, со смены меня забирали на скорой. Я прошла необходимые исследования. Эти приступы могут повторяться, когда я нервничаю. В милиции же все обострилось скорее из-за того, что я банально долгое время была без еды, воды и нас тягали туда-сюда.
«НН»: Ты родилась в Глусском районе?
НГ: Нет, родилась я в Колодищах, под Минском. Но когда мне было два года, родители развелись. И я стала жить у бабушки в деревне Березовка в Глусском районе. Бабушка воспитывала меня лет до пятнадцати, хотя можно сказать, я была предоставлена сама себе.
Моя мама преодолела немало трудностей в жизни и одержала победу над своими проблемами. Сегодня она для меня — пример трудолюбия и упорства. Она одна растит трех маленьких детей, ложится в два часа ночи и поднимается в пять утра, чтобы обеспечить им все необходимое. Мать работает в бригаде в колхозе, а там очень жесткие условия. В какой-то период руководитель хозяйства распорядился, чтобы все работали по 12 часов 7 дней в неделю — люди даже не могли отвести детей в детсад, так как смена начиналась в 7 утра. Если опаздывали — угрожали увольнением.
Знаете, когда растешь в деревне и своими глазами видишь, как сложно там людям — нет работы, молодежи нечем заняться, — рано начинаешь задумываться о том, что тебя в чем-то обманывают. Особенно этот обман стал ощущаться, когда государство приняло программу восстановления села (в 2005—2010 гг. — Ред.)».
По телевизору говорили, как замечательно и счастливо живут люди в агрогородках, а я, будучи подростком, видела, что это не так. Понастроили развалюх, никто туда не хотел ехать жить, ведь с рабочими местами ситуация не изменилась. Они просто сделали красивую наружную картинку, но и она была временной.
После 9-го класса у нас все старались поступить — куда угодно, лишь бы уехать подальше от этого «счастья». Я не была исключением: мне хотелось в Минск, потому что там больше возможностей, происходит хоть какой-то политический «движ». Мне советовали поступать на гуманитарные дисциплины (они мне хорошо давались), однако я подумала, что с таким образованием потом не смогу трудоустроиться. Поэтому пошла в колледж пищевой промышленности.
«НН»: А откуда такой ранний интерес к политике?
НГ: Во-первых, я не терплю несправедливости в любых проявлениях, это у меня с детства. А в старших классах у нас преподавал замечательный учитель истории и обществоведения. Мы много общались, он не просто давал информацию, а учил нас размышлять.
Еще у нас был классный учитель белорусского языка и литературы, он всегда разговаривал по-белорусски и приносил на занятия разные общественно-политические издания, в том числе «Нашу Ніву».
Они научили меня думать и видеть, что происходит вокруг — спасибо им за это.
«НН»: А твои родители как смотрят на мир?
НГ: Бабушка почему-то всегда не любила Лукашенко. И Малышеву. У нас шли только три канала, и по всем — одно и то же лицо. Бабушка всегда выключала телевизор и ругалась, когда снова натыкалась на главу государства.
С мамой у нас совсем небольшая разница в возрасте (19 лет), и она меня во всем поддерживает. Когда были протесты в Куропатах, начались первые задержания, я позвонила ей и предупредила, что и меня могут схватить. Она сказала: «Хорошо, главное, что ты там не сидишь и сопли на кулак не наматываешь».
С отцом же мы сильно конфликтовали. Он — бывший военный, любит Путина. Когда видел у меня на рюкзаке бело-красно-белую ленту, то оскорблял. С ним было абсолютно невыносимо, — из-за этого мне пришлось уехать от него на съемную квартиру. Тогда я еще училась в колледже, но параллельно работала: то квартиры убирала, то еще что-нибудь. Деньги у мамы, у которой и без меня хватает расходов на детей, мне всегда было стыдно просить. Даже раньше, если получалось, я старалась подзаработать: то грибы, то ягоды в лесу собирала и сдавала.
«НН»: Место твоей первой работы находилось рядом с офисом Партии БНФ. Это и решило твою судьбу?
НГ: Конечно, первое время я вообще никого не знала, но действительно, работала рядом с БНФ. Ходила мимо него каждый день, а еще мимо дома Дмитрия Дашкевича: тогда я не знала, кто это, но мне было интересно, чьи майки с «Погоней» там сохнут.
Информацию о БНФ я нашла в интернете, но мне на тот момент не было 18 лет. Так я оказалась в группе «Моладзі БНФ» и на вопрос «Ці не жадаеце далучыцца?» кликнула «так». А уже через пару минут мне написал Юрий Лукашевич с предложением приезжать к ним.
«НН»: Но сегодня ты и не с «Моладдзю БНФ», и не с «Молодым фронтом». А с кем ты, с анархистами?
НГ: С «Моладдзю БНФ» я распрощалась, потому что происходившее там было за пределами моего понимания. И сегодняшние события лишь подтверждают, что я все сделала правильно. Мне было обидно, что никто из них не хотел делать ничего глобального. Для них, может, и достаточно устраивать кинопросмотры и публиковать решения совещаний в фейсбуке — мне же этого не хватало, хотелось каких-то реальных действий.
Когда я только начала бывать в Куропатах, призывала «Моладзь» выйти из офисов и пойти туда вместе со мной. На это мне ответили: «Ой, нет, там же холодно!» — «Ну, тогда и я к вам не пойду», — решила я.
Так в Куропатах я присоединилась к «Молодому фронту». А ушла этим летом, поняв, что все же не хочу принадлежать ни к какому конкретному движению или партии: меня это ограничивает.
Часто в оппозиционных кругах между различными движениями возникают конфликты интересов: мы дружим против этих, поддерживаем исключительно этих. А я не понимаю, почему, если что-то интересное и близкое делает «чужая» партия, я не могу к ним присоединиться. Сегодня я не называю себя ни «змагаркай», ни анархисткой — если ты сам по себе, у тебя больше свободы для выражения позиции и высказываний. Я придерживаюсь антиавторитарных взглядов.
«НН»: К религии ты тоже пришла не сразу.
НГ: Меня не крестили в детстве, и долгое время я была убежденной атеисткой. Особенно ни с кем не дружила, не ходила на дискотеки, была неформалкой.
Мне всегда было проще найти общий язык с парнями: как и они, я смотрела «Звездные войны», играла в компьютерные игры, играла на гитаре… И вот однажды мы с моим другом, тоже атеистом, в летнем лагере «обрабатывали» парня-католика. Мы всеми возможными аргументами и способами старались убедить его в том, что Бога нет. Будучи подростком, я считала своим долгом каждого верующего убедить в этом.
Как же было странно встретиться с тем парнем из лагеря минувшим летом и услышать, что он перестал ходить в костел, а я, наоборот, теперь прихожанка протестантской церкви «Иоанн Предтеча».
В церковь меня впервые пригласил пастор, с которым виделась в Куропатах, потом звали и Дмитрий Дашкевич, и Сергей Пальчевский. Сначала я относилась к этим предложениям скептически, а когда все же пришла туда, была в шоке, не понимала, в церковь я попала или в клуб «Репаблик»: там играла громкая, веселая музыка, все казались радостными и пели. Впоследствии я много общалась с прихожанами церкви, они меня вдохновили. Начала читать Библию. В сложных жизненных ситуациях мне это очень помогало, и в определенный момент я поняла: верю.
Я крестилась осенью: было пасмурно, холодно, шел дождь, в воду я входила в одной сорочке, однако в тот день мне было даже жарко. Как видите, мой путь к вере складывался сложно, у меня внутри все будто сломалось, но теперь вера заряжает меня энергией и придает сил — я удивляюсь сама себе.
«НН»: На заводе, кстати, проблем не возникло? Ты же пропустила смену, когда тебя задержали.
НГ: Начальница только спросила: «Куда ты влезла?» Я ответила, что никуда, на что она заявила: «Так не бывает». Я постаралась объяснить, что бывает, и еще как. И вышла на работу по графику. В цехе меня все поддерживали, расспрашивали подробности. Проблем никаких не было, по-видимому, потому что я работаю по распределению: чтобы уволить меня, надо постараться, тем более что людей не хватает.
Однако я и сама после отработки на заводе не останусь: я в первый же день говорила об этом начальству. Закончится она весной. И я, пожалуй, займусь ремесленничеством — есть некоторые идеи, но озвучивать их пока не хочу. Правда, перед тем как погрузиться в новое дело, хотелось бы попутешествовать, хотя бы по Беларуси. Автостопом (пока еще я доехала так до Варшавы). Мне нравится ездить, неважно куда. Разбивать палатку — неважно где.
«НН»: А в активизме чего тебе сейчас хочется? Тебя как-то изменили последние события?
НГ: Если меня что-то будет возмущать, какое-нибудь беззаконие — я выйду на протест даже в одиночку. Любой гражданин страны имеет право высказывать свое мнение, и для этого не нужно быть членом партии. Можно, конечно, перевести зону ответственности на активистов, политиков, лидеров, но если они ничего не сделают? Что, сидеть и терпеть?
Я верю, что если не я сама, то мои дети будут жить в свободном обществе. И ради этого я готова работать, жертвовать собой во имя этих целей. Если мы родились здесь — значит, у Бога на то имеется чудесный план.
Комментарии