90-летний историк Леонид Лыч предельно откровенно рассказал про всё — работу в лагере политзаключенных, трех жен, сына Шамиля

«Я долго думал, о чем же мы с вами будем разговаривать, — сказал Леонид Михайлович и протянул мне бумажку, на которой аккуратным почерком были выведены штук двадцать вопросов, в основном о политике, истории, Союзном государстве и так далее. — Хотелось бы, чтобы разговор пошел в таком русле…».

У меня были и свои вопросы, которые я готовила к интервью, но они не понадобились вообще!

Доктор исторических наук Леонид Лыч начал показывать свои фотографии, и разговор как-то сам собой пошел исключительно о любви, утратах и чувствах. Как пролетели три часа, я даже и не заметила.

Последний брак

— Вот смотрите: я — курсант Минской офицерской школы Министерства внутренних дел СССР.

— Красивый! Видно, девушки на вас заглядывались…

— Всяко было. А вот здесь уже офицер.

— Ален Делон просто-таки! Не сожалеете, что так и не сделали милицейскую карьеру? Может, теперь генералом были бы!

— Не сожалею, потому что не люблю командовать.

А вот на этом снимке моя вторая жена, Евфросиния, сибирячка, мы вместе прожили 54 года.

— Сколько раз вы были женаты?

— Трижды. Но о своей нынешней жене я не буду говорить, семейная тайна. Она на 25 лет моложе меня и немного болезненно воспринимает, когда я о ней рассказываю. Наш брак — это тайна. И я никогда не беру на себя инициативу рассказывать про наши отношения, хотя они и необычайно теплые.

— Знаю, что вы даже с друзьями советовались, стоит ли жениться после 80-ти…

— Как порядочный мужчина, я решил заключить брак. Мне хотелось, чтобы моя жена имела все права на мое наследство. И я ей сказал: все, чем владею, — твое.

Когда люди в гражданском браке живут — это совсем не то. И чтобы на работе пальцем не показывали, и чтобы не было лишних разговоров, с кем живет, и чтобы дети были спокойны… Мы оформили брак. Я считаю, что это правильно, порядочно.

— Материальные вопросы — это одно. А любовь? Не из-за квартиры же она с вами вместе!

— Любовь — не главное. А уважение с ее стороны ко мне есть, причем в самой большой степени. Жена разговаривает по-белорусски, и речь у нее очень чистая! Людмиле радостно со мной жить, ей нравится, чем я занимаюсь. Сейчас она на озеро вышла вместе со своей внучкой.

— У нее дети от первого брака?

— Да, двое сыновей. Одному лет под сорок, он пока не женат, а второй, помоложе, имеет двоих детей. И она помогает его семье.

Мы с Людмилой живем уже восемь лет. Дети ее ко мне тоже очень хорошо относятся. И внуки. Они, кстати, моментально схватывают белорусские слова, в них вообще заложена какая-то прочная белорусская основа. Однажды трехлетнему внуку жены сказал: «Дзе ж ты так запэцкаў шкарпэткі?» Так он сразу ухватился за эти слова и все время ими пользуется.

Я вполне доволен своей жизнью. Очень ценю авторитет своей жены. Хотя при этом у нас могут возникать и сложности в отношениях. Однако, по-видимому, об этом вам лучше с ней поговорить…

Любовь на всю жизнь

— Со своей второй женой Евфросинией вы прожили большую часть жизни…

— Да, более полувека были вместе. А потом ее не стало.

— Болела?

— В 40 лет что-то с ней серьезное случилось… Думаю, это был первый инсульт. Она отлежалась с неделю, а потом встала с постели. Но с тех пор, с 1971 года, я не видел ее по-настоящему здоровым человеком.

Правда, она и работала. И мы много путешествовали. Мы познакомились в Башкирии, там жила ее родня. Я ей говорил: тебе надо рисковать своим здоровьем?! И возил ее в Ашгабат, и Алматы, и Ташкент, и Душанбе, и Фрунзе! Дело в том, что в то время я полностью разочаровался в своей проблематике как ученый (занимался исследованием о коммунистическом рабочем движении, о железнодорожном транспорте) и поэтому переключился на национальные вопрос. И решил не только книги читать, но прежде всего побывать во всех национальных республиках, чтобы посмотреть, как они развиваются. Все союзные республики поддерживали свою национальную идею на высоте, и только Беларусь своей национальной жизнью распоряжались так, как хотела Москва. Чужие республики сделали меня этаким здоровым националистом и интернационалистом. И я всегда в такие поездки брал жену. Она очень хорошо переносила смену климата, даже сама радовалась!

Сначала поехали в Туркменистан, поскольку мне очень хотелось увидеть в Ашгабате милицейскую школу, которую окончил. Мы каждый год путешествовали по Советскому Союзу. Не были только в Эстонии и Армении.

— А дети в вас есть от этого брака?

— Нет. Может, даже и из-за меня… Я работал в Башкирии и где-то в 1957 году понял, что должен вернуться Беларусь. Написал письма в свою школу, и районо и облоно. Мне отовсюду заявляли, что работы нет. Но в 1958 году мы приехали в Беларусь. В Минске было очень сложно прописаться. И мы решили в Башкирии не заключать брак, так как, если ты один, то легче прописаться. В той ситуации желательно было не иметь и детей. И после того как жена узнала, что забеременела, без моего ведома пошла к какой-то знахарке, та некачественно сделала аборт. После этой неудачи попала в клинику, ей сказали: вам так навредили, что вряд ли у вас будут дети…

Здесь и моя вина, и ее…

Но если уважаешь друг друга, то есть дети или нет — это на семейное счастье никак не влияет. Я рядом с женой был совершенно счастливым человеком.

Она мне, между прочим, не раз говорила: «Леня, я пойду лечиться». Она в Минске работала заведующей детским садом. Ее очень уважали, особенно воспитательницы. Зная о ее проблеме, даже советовали обратиться к местным шептухам, но она не пошла. А профессиональные врачи ей ничем помочь не могли…

Нам говорили: возьмите кого-нибудь на воспитание. Но мы на это не пошли. Не знаю, возможно, это и ошибка… Опасались: а будут ли у меня отцовские, а у нее материнские чувства к этому ребенку? Если так сомневаешься, ребенок счастливым не станет. А поскольку мы с женой занимались наукой, у нас никогда не возникал вопрос о детях…

— Знаю, что жена серьезно повлияла на вашу гражданскую позицию. Это же она сделала вас националистом?

— Она удивительный человек… Не знаю, откуда в ней бралась искренняя любовь ко всему белорусскому. Когда работала в детском саду, просила, чтобы с ней разговаривали по-белорусски. Говорила, что от мамы, коренной сибирячки, слышала много слов, похожих на белорусские. Возможно, поэтому ее так тянуло к белорусскому. И когда я пошел в аспирантуру, она тоже без моего ведома поступила в заочную аспирантуру, досрочно сдала кандидатский минимум. Написала замечательную диссертацию о развитии дошкольного воспитания в Беларуси в первую послевоенную пятилетку, защитилась. В 1970-е годы она стала включать в программу по развитию речи и белорусские тексты. Сначала родители детей возмущались, но она их убеждала. Евфросиния написала статью в «Дошкольное воспитание СССР» о двуязычии в детских садах. Ее засыпали письмами со всего Союза, даже с Чукотки писали, где умирали национальные языки! Впоследствии мы вместе стали думать о докторской. Жена защитилась первой…

— А когда она заболела?

— Начиная с 1992-го по четыре-пять месяцев в году находилась на больничном. И так работала где-то до 2002 года. А потом случился инсульт. По дому могла ходить только с тростью, держась за меня. А затем лет пять только лежала.

— Вы ее досматривали?

— Я ее очень уважал, любил, любил — больше всего на свете! И решил, что все сделаю сам, чтобы ей было хорошо. Хотя не умел ни памперсы менять, ничего! Но научился…

И когда врач приходил, то не раз говорил: «Боже, неужели вы все это сами делаете? И к вам же придешь — нигде ничем не пахнет, безупречная чистота!»

Никакая санитарка так не ухаживала бы, как я сам. И по жене чувствовал, как для нее все это важно. И, знаете, может, благодаря этому она еще столько прожила. Я ее и в ванную отведу, и помою. Только когда она уже не могла с моей поддержкой до ванны дойти, и надо было ее в постели помыть, я уже приглашал специалистов — за деньги.

К ней регулярно приходила логопед. Это было самое невыносимое для жены, что язык отнялся. Сильно переживал и я. Мы с ней пять лет не разговаривали. Я говорю, а она молчит… Но до конца жизни она была в своем уме.

Ее тело кремировали — это была ее воля. Три-четыре раза в год обязательно приезжаю к ней.

— Знаю, что в память о жене вы выпустили книжку…

— Да, «Рускі прафесар на ніве баларускага нацыянальнага культурнага адраджэння». Это, видно, самый лучший памятник дорогому мне человеку.

Чувства по-татарски

— Леонид Михайлович, но вы трижды были женат. Почему ваш первый брак оказался коротким?

— Мы поженились летом 1952 года. Это было в Иркутской области. Я тогда работал в лагере политзаключенных оперативным уполномоченным, а она там была врачом (окончила Уфимский медицинский институт).

Я был очень хилым, у меня не было аппетита — буквально заставлял себя есть. И поэтому радовался, что женюсь на враче. И Серафима гордилась — замуж за офицера! А я был красивый, элегантный, интеллектуал. Многих удивило, что когда я приехал, то привез с собой не гору богатства, а радиоприемник на шести батареях. Причем каждая весила примерно по два килограмма! Мне два человека помогали его тащить. Меня считали одним из самых образованных офицеров. И многие девушки засматривались на меня…

Жена по национальности была татаркой, на два года старше меня. Я считал, что действую в духе сталинской теории слияния наций.

Но, честно говоря, сильной любви не было. Больше всего был страх за свою судьбу. У меня обязательно должна была быть жена, с ней я буду чувствовать себя увереннее.

Если разобраться, страх за жизнь сильно испортил мне будущее…

Я никогда не думал, что у той девушки, которую я любил в Минске, были ко мне глубокие чувства. Она окончила музыкальную школу, поступила в консерваторию, мы стали встречаться, когда я был курсантом школы МВД. Я не думал, что она меня любит. Размышлял так: она станет известным музыкантом, а я буду обычным лейтенантом. Я не был карьеристом. Когда оказался в лагере для политзаключенных, мы продолжали переписываться. Но я твердо решил: ни за что не сорву ее из Минска и не испорчу ей карьеру, чтобы она захирела в Сибири. Ничего ей не сказал и женился на татарке Серафиме. Но потом написал: «Дорогая Тамара, прошу прекратить переписку, я стал женатым человеком, знал, что Сибирь — место не для тебя».

Я получил от нее ответ и не мог сдержать слез, когда читал! Она столько теплых слов мне наговорила! Писала, что в шалаше спала бы, лишь бы быть со мною вместе. Я показал жене это письмо, а она сказала: «Леня, уже поздно — я забеременела…»

Если бы она этого не сказала, я, наверное, передумал бы! Ведь даже не знал, что меня настолько любит студентка консерватории. Но был ребенок…

И я не знаю, как то тяжелое время пережил… Я еще пару писем Тамаре написал, и мы навсегда расстались.

Может, вы в это не поверите, но раньше любили совсем иначе, чем сейчас. Я не завидую современным молодым людям. Мы не целовались, я не позволял себе выше локтя прикоснуться к ее руке. Мне хватало того, что ее за ладонь держу. Этого было достаточно для самых сильных взаимных чувств! Мы часто оставались дома вдвоем, один на один, и никогда бы родители не подумали, что между нами могло произойти такое, что разрешено делать только после заключения брака. Такова была чистота отношений!

— Так почему распался ваш брак с татаркой?

— Она меня страстно любила. У нее была больная мать, которая жила в Уфе и просила, чтобы дочь из Сибири вернулась на родину. После смерти Сталина стали сокращать лагерные контингенты, а вместе с ними и службистов.

После женитьбы я не стал здоровее. У меня недостовало 10 килограммов веса до нормы. И меня даже комиссовали как дистрофика. Мы приехали в Уфу. Я там три месяца искал работу. Наконец теща устроила меня на работу экономистом в Башлесхимпромсоюз, руководитель которого, кстати, был из Беларуси. Потом я поступил в пединститут на исторический факультет. Это были хрущевские времена, которые положили начало национализму. Моя жена была очень уважаемой среди татар — как врач. И все очень удивлялись, что у нее муж не татарин, что она испортила национальную кровь. А дитя у нас родилось чисто татарское. Я дал сыну имя Леонид — им это не понравилось. И вот на волне национализма родственники начали советовать жене, что наш брак надо расторгнуть, а ей выйти замуж за своего, за татарина. Однажды жена поставила меня перед фактом, мол, мы должны расстаться, потому что ей не дает прохода, отказывает в родстве вся родня, которая не хотела видеть меня в их среде. Только одна ее тетя говорила: «Сима, такого мужа ты больше никогда не найдешь, бросай всю родню, но не разводитесь».

Но мы разошлись.

— А сын?

— Он родился в январе 1953 года. Когда мы разошлись, ему было два-три года.

Жена боялась, что я сопьюсь, но я не такой. Я мобилизовался! И вместо того, чтобы учиться пять лет в институте, окончил его за два с половиной. А жена вскоре вышла замуж за татарина, и родственники, чтобы сын со мной почти не встречался, перевезли ее в чисто татарский район на территории Башкирии, где все делопроизводство велось на татарском языке. Муж ее был разведенным, работал учителем истории. Вскоре выяснилось, что он алкоголик. Стал открыто выпивать и показывать, кто в семье главный. Зарплату он полностью пропивал, а потом и вещи из семьи начал выносить. Она с ним развелась. Моя бывшая теща выбила дочери квартиру и просила меня, чтобы я к ней вернулся. А я тогда уже познакомился с Евфросинией…

К тому же они поменяли имя сыну — вместо Лени он стал Шамилем…

— Вы поддерживаете с ним отношения?

— После того как сказал, что не вернусь, сына стали воспитывать против меня. А я, наоборот, тянулся к нему. И когда в 1958 году мы переехали в Беларусь, через год я поехал в Башкирию, чтобы повидаться с ним. Приехал, а он кидается на меня драться! И в такой враждебности ко мне он рос где-то до 8-го класса. Когда я приезжал, он только про деньги спрашивал.

А потом, вероятно, тетя Симы сказала ему: твой отец — очень хороший и справедливый человек. И он стал искать со мной связи. Сын окончил нефтяной институт, стал заниматься бизнесом. И заглядывать в рюмку. Он был недоволен собой. Несколько раз он приезжал в Минск и был очень рад, что я не один. Три раза он был женат. Матери купил квартиру, но у нее была очень тяжелая старость, много лет болела. Когда в 1991 году мы с женой узнали от моего сына, что она прикована к постели, поехали к ней, принесли поесть. Как она была рада!

Через три года после нашего визита она умерла, не дожив до 70 лет.

А сын снова женился, на этот раз на украинке. У них родился сын, его назвали Владиславом. Вот такая смесь кровей!

Потом в его личной жизни снова что-то пошло не так, было у него желание переехать ко мне. Но я знал, что он пьет. И у меня была больная жена. Не знаю, правильно ли я поступил или нет… Я понимал, что не потянул бы и жену, и сына. У него было хорошее образование — пусть бы выкручивался. Деньги для него не были проблемой. Но он исчез, и с глаз сына, и всей своей родни. И по сей день никто не знает, что с ним и где он…

— А внука вы видели?

— Когда ему исполнилось 28 лет, он вышел со мной на связь. Сказал, что он мой внук, Владислав Лыч. Еще жена была жива, я ей рассказал об этом. Она очень обрадовалась, что я не останусь один. Он ко мне впервые приехал в 2011 году. Вместе с женой на машине из Уфы. Очень внук обрадовался, что увидел меня. Радовался и я. Мы поехали на мою родину, в Могильное Узденского района, ему очень понравилась наша деревня, родные.

Год назад внук развелся. Нехорошая традиция продолжается.. Мой отец также был дважды женат, и братья тоже…

Секреты долгожительства

— Знаю, что вы хотели быть похоронены рядом со своей второй женой…

— Незадолго до ее болезни мы договорились, что я буду похоронен у себя на родине, там, где родился, а урну с ее прахом туда перевезут.

Я ей все время говорил, что после ее смерти буду жить один. Она, уже прикованная к постели, махала рукой — мол, ни в коем случае. Понимала, как тяжело одному.

Ну и кто его знает, смог бы я один еще столько лет прожить. Слава Богу, я на ногах. В хорошем настроении и Комсомольское озеро могу обойти, и в Национальную библиотеку съездить, и в Национальный архив.

Я еще на четверть ставки работаю в Институте истории Академии наук. Мне, кстати, один человек сказал, что если бы я не работал, то пенсия была бы больше.

— А какая у вас пенсия?

— Я даже и не знаю. Получает ее супруга, я ей карточку отдал. И даже не считаю. Денег нам хватает.

Я совершенно не требователен. Сторонник очень простой еды. Люблю все то, на чем вырос.

Между прочим, когда мне в 1969 году во время операции удалили 2/3 желудка, один врач посоветовал: отдавайте предпочтение тому, на чем росли. И для меня сало, огурцы, капуста, картошка куда лучше всяких деликатесов. Сладкое тоже люблю, и конфетку съесть, и варенье ужасно люблю! За день я три раза чай пью и один раз кофе — вечером, перед сном. Не знаю, почему люди говорят, что кофе бодрости придает! Я последние глотки делаю — и мне спать хочется. Хотя кофе пью некрепкий.

— А какие еще у вас секреты долгожительства?

— Сахара не употребляю. А варенья ведра два за год съедаю. Наверное, еще и ведро меда. Ну вот вы сами подумайте: 365 дней в году, по столовой ложечке — кажется, и немного, но умножьте эти ложки на дни — ведро!

Картошку ем каждый день. С капустой, огурцами квашеными, помидорами.

Без сала тоже не живу. Это для меня самый вкусный продукт! Помню свою бабку, которая 90 лет прожила. Мать говорила: Господи, пусть бы кто-нибудь из моих детей дожил до таких лет! Ну вот я и дожил.

Но злоупотреблять ничем нельзя.

Не люблю тортов — только разве если бисквит…

— Готовите вы или жена?

— Я все время любил готовить первые блюда, иногда и сейчас готовлю.

Говорят, что нельзя есть на ночь. Но я регулярно нарушаю это правило. Перед сном съедаю полбанана и один киви. Или пару мандаринок или жменьку винограда. Я никогда не ложусь спать, не перекусив. Но не сала, не яйца, а чего-нибудь субтропического. От этого сон только лучше становится.

Все время ложусь спать в одно и то же время — в половине одиннадцатого. Встаю в половине седьмого, причем, где бы я ни был — дома или на курорте.

— А зарядку делаете?

— Обязательно! Набор упражнений у меня такой же, какой я делал в 1951 году когда учился в Ашгабате в школе МВД. Мне один инструктор передал комплекс физической зарядки. И сказал: будете придерживаться его — будете долго жить. И я выполняю его всю жизнь. И даже если недосплю: сделал зарядку — и ты в порядке!

Многие люди жалуются, что не могут уснуть. Я тоже, довольно часто бывает, могу долго не заснуть. Но никогда не переживаю из-за этого! Я тогда заставляю свой мозг работать, всё планы строю. И у меня могут быть ночи, когда я только по 4 часа сплю, но поднимаюсь — и всё нормально. Поэтому не надо бояться бессонницы.

— Вы мне как-то говорили, что у вас никогда не бывает плохого настроения. Но ведь в жизни всякое бывает. Как сохранить блеск в глазах, как не устать жить?

— На этот вопрос не так просто ответить…

Надо делать то, что способствует твоей активности.

Не думать, что из-за проблемы станешь слабее. И не переживать. Ведь всё временно.

— Вы смерти боитесь?

— Я даже в молодости ее не боялся. А уж когда минуло 70 лет, я ко всему стал очень спокойным. Единственное, что меня волновало и волнует, — чтобы не умереть где-то без людей. А умереть дома, или на улице, или на работе — я никогда не боялся. И считаю так: тот, кто боится смерти, долго не проживет. Смерть сама приходит, когда мы ее не ждем.

— Вы верите, что люди воскресают?

— Я верю только в земную жизнь. Может, это и помогает жить. Ни в иной мир, ни в рай, ни в ад не верю. Внеземной жизни для меня не существует.

— О чем вы мечтаете?

— Пока живу и работает моя голова — делать что могу на благо нашей родины. Меня не интересует, где и какой гонорар могу заработать, какую льготу получить. Я все время думаю, что сделать, чтобы в Беларуси процветала наша культура, чтобы из уст людей звучал белорусский язык. И я вижу, что здесь у меня работы непочатый край! И если проживу еще 10 лет (а это реально!), немало полезного сделаю для нашей родины.

А если бы я жил только ради кухни и кармана, никогда не дотянул бы до 90 лет.

— На ваш взгляд, что главное в жизни? Чтобы на душе было хорошо, внутри спокойно?

— Очень многое зависит от разумной любви и уважения к самому себе. Ни в коем случае нельзя забывать о себе. И при этом стараться не принижать интересы других. В таком гармоничном сочетании, мне кажется, великая сила. Это придает стимул работе — желание долго прожить. Любить только чужое и не замечать своего личного — это неполноценная жизнь.

• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0