Легендарная журналистка Любовь Лунева рассказала о Викторе Лукашенко и однокурсниках, создании «Вясны» и политическом бомонде
Журналистка освещала почти все акции протеста и документировала первые репрессии в Беларуси еще в 1990-е — сначала для «Радыё Свабода» и «Народной воли», а позже и для «Белсата».
Любовь Лунева — одна из самых узнаваемых белорусских репортеров. Она освещала все протестные акции с середины 90-х, была свидетельницей того, как в Беларуси устанавливалась диктатура и формировалась оппозиция. Она окончила истфак БГУ, где после преподавала, работала в Институте математики Академии наук, вместе с Нобелевским лауреатом Алесем Беляцким создавала правозащитный центр «Вясна», была журналисткой «Радыё Свабода», а теперь работает на «Белсате».
В беседе с «Нашей Нивой» Любовь Лунева рассказала, как оказалась в Краматорске в начале полномасштабной войны, как дарила цветы Петру Машерову, кто из политиков ей импонирует и не жалеет, что сейчас живет одна.
«До 1995 года я понятия не имела, где какой РУВД находится»
«Наша Ніва»: Вы были свидетельницей того, как в Беларуси постепенно устанавливалась диктатура. Какие у вас первые воспоминания об этом времени?
Любовь Лунева: Состоялся референдум 1995-го. Кто-то прибежал на кафедру и сказал, что собрались наши студенты возле Администрации президента. Пошла туда. И что же я увидела? Молодые люди ходили цепочкой вокруг здания администрации с руками за головой как арестанты. Перфоманс закончился тем, что на здании туалета Купаловского театра вывесили флаг БССР и подожгли его. Тут подъехал автобус, из него выскочили какие-то бандиты, начали хватать людей, бить их дубинками, закидывать в тот автобус.
Я была потрясена. Кто-то из прохожих кричал: «Милиция! Вызовите кто-нибудь милицию! Бандиты избивают людей!». Вдруг появился какой-то милицейский офицер и сказал, что эти хулиганы и есть милиция. Народ требовал отпустить студентов, но он сказал: «Так они же сожгли государственный флаг! Теперь их посадят».
Студентам тогда повезло, что флаг был БССР. Просто новые еще не завезли в магазины. Но то, что вот эти с виду бандиты в трениках и майках являются милиционерами, для меня было неприятным открытием. Вот так события начали затрагивать мою жизнь. Я тогда дала комментарий «Радыё Свабода» о том, что произошло.
«НН»: Говорят, что у вас были связи в милиции. Это правда?
ЛЛ: До 1995 года я понятия не имела, где какой РУВД находится. Впереди был роковой, насыщенный событиями, 1996-й. Вот тогда я увидела и ОМОН, и спецназ, и просто сотрудников из РУВД. Постепенно расширялась для меня география РУВД в Минске, так как задерживали студентов, моих знакомых, друзей, их родственников. Никогда такого в стране не было и присниться не могло. Да и милиционеры с таким столкнулись впервые. Наступила эпоха противостояния. Не все еще понимали, что это будет противостояние на долгие годы с той самой кремлевской властью, от которой мы думали, что избавились навсегда. Да еще и «советские мозги» должны были эволюционировать.
Свобода слова продержалась недолго. Чтобы сбить волну уличных протестов, появился Декрет №5, и уже кому-то понадобились адвокаты. Необходим был и правовой ликбез. Местом, где кипела жизнь, была Управа БНФ. На некоторых собраниях я информировала, как себя вести во время задержания или на допросе. Журналистам раздала номера телефонов адвокатов, которые нужно было выучить на случай задержания. Стали приходить люди на Управу со своими проблемами. Даже письма от «смертников» приносили. Всем нужна была помощь. Тогда можно было спокойно прийти в милицию или в прокуратуру, позвонить любому начальнику. Так что связей никогда не было, но со временем круг знакомых милиционеров расширялся.
«Лучше всего сидеть в ИВС на Добромысленском, потому что там дают пюре, котлету и даже компот»
«НН»: Почему ушли с истфака?
ЛЛ: Формально у меня закончился срок действия контракта. Все это произошло вскоре после того, как ректором пришел, как он сам себя тогда назвал, «человек президента», Александр Козулин. Вот тогда на факультетах заработали стукачи. Полагаю, что не без их помощи готовились списки нелояльных к власти сотрудников. Ведь студентов БГУ было много среди участников акций. Деканам было сказано, чтобы проводили «профилактическую» работу. У кого словят студентов на акции, будут проблемы.
Их тогда много задерживали. Некоторые даже умудрились побывать на сутках в разных местах и на перерывах обсуждали, где какие условия. Запомнился парень из международных отношений, который со знанием дела говорил, что лучше всего сидеть в ИВС на Добромысленском, потому что там дают пюре, котлету и даже компот. Этих ботаников не смущал сам факт того, что их, как каких-то маргиналов, отправляли на сутки. Многие думали, что вот-вот наступят перемены и воспринимали аресты как приключения. Тогда же там учился и Виктор Лукашенко, и ему приходилось слышать разговоры однокурсников.
«НН»: Как он реагировал на это?
ЛЛ: Не видела, чтобы он на кого-то бросился.
Как-то на перекуре у крыльца он стоял со своим товарищем. И конечно, не мог не слышать рассказы других ребят о том, как в очередной раз их разгоняли. Да еще и смеялись над очередными высказываниями Лукашенко.
При всем при том, я думаю, что любой ребёнок не может оставаться равнодушным, когда чужие люди негативно отзываются о его отце. Тем более одногодки. Каковы бы ни были отношения с самим отцом, если нет оснований уважать его и гордиться им, то одно дело, когда об этом знают только родственники и близкие знакомые, а другое — когда это выходит далеко за рамки. Думаю, что это не могло не оставить отпечаток в его душе.
«Первое помещение «Вясны» было там, где раньше находился офис Юрия Захаренко»
«НН»: Люди старшего поколения говорят, что вы создавали «Вясну» и что она ассоциировалась с вашим именем. Это так?
ЛЛ: В один из вечеров во время приема людей в Управе БНФ ко мне подошел Алесь Беляцкий. Сказал, что хотел бы работать со мной. Он ищет помещение под офис, и с ним еще пара человек есть. Сказал, что там мне будет удобнее принимать людей. Я обрадовалась, что у меня появился помощник.
Вышел номер газеты «Свабода» о создании правозащитного центра, и там был указан мой домашний телефон. Представляете, что началось после этого и днем, и ночью у меня дома? Звонили мамы, что сына задержали за граффити, кто-то, что его держат в дежурке, кто-то плакал, кто-то требовал немедленно в эту минуту адвоката.
Офис — это двухкомнатная хрущевка на Дорошевича. Там раньше был офис Юрия Захаренко. Нужно было каждого выслушать и помочь. Постепенно появлялось все больше дел, поэтому завела определенные папки под каждую отдельную категорию: уголовные, гражданские, «смертники», административные и другие. Работа стала на рельсы, и дело шло на лад. СМИ обращались за комментариями. И вот в один вечер я вышла из офиса и больше не вернулась. Мне тогда предлагали некоторые политики устроить пресс-конференцию по этому поводу. Поскольку Беляцкий сейчас в колонии, то говорить о тех обстоятельствах сегодня неэтично по отношению к нему. Вот выйдет — и скажу.
«НН»: Куда вы ушли из «Вясны»?
ЛЛ: В никуда. Но вскоре Жанна Литвина, тогдашняя руководительница бюро «Радыё Свабода», пригласила меня на работу. И работала я целых 15 лет, пока МИД не лишил меня аккредитации. Не было ни одной акции, которую бы я не освещала. А суды? А милиция? А прокуратура? А общественные организации? А Окрестина? А сколько еще всего?
«В 2020-м мне впервые пришлось во время нападений силовиков отходить вместе с демонстрантами»
«НН»: В то время подразделения милиции чем-то отличались друг от друга? Обычно во время разгонов на виду ОМОН. Раньше он был на всех кадрах хапуна, и свидетелями в судах были омоновцы.
ЛЛ: ОМОН изначально и создавался для того, чтобы применять его против гражданского населения. После событий в Тбилиси, когда людей убивали саперными лопатками, властям стало ясно: нужны специальные подразделения для разгона протестов. Кстати, Беларусь стала одной из первых республик, где такой отряд появился. Начальство даже успело пройти какую-то базовую подготовку в Швеции.
Тогда кадры разгонов демонстраций в Минске показывали в мировых СМИ. И вот, чтобы не было жестких картинок, омоновцы были предупреждены, чтобы при журналистах не было сцен насилия. Поэтому при виде камер они часто прекращали кого-то брутально тащить или избивать дубинкой. Но не так часто это им удавалось.
Намного хуже было, когда против демонстрантов шли военные из части на Маяковского или спецназ под командованием Павличенко. Этих задействовали, когда были самые массовые акции. Павличенко любил позерство и спецэффекты. На проспекте Дзержинского в 2006-м он скомандовал: «Вперед, на врага!». И пошли в ход шумовые гранаты.
Людей тогда жестоко избивали. Я видела парня, который просто лег на проспекте — видимо, надеясь, что это остановит наступление. Но спецназовцы прошли по нему. Некоторые били его ногами по голове, и по тому, как голова болталась от ударов, а тело оставалось неподвижным, я поняла, что он без сознания. Остался ли он жив? А другие люди, лежавшие неподвижно — что с ними? Мы до сих пор не знаем их судьбу. Так действовали спецназовцы.
«НН»: Как же случилось, что через 20 лет это уже стал не тот ОМОН?
ЛЛ: Когда приходит новое командование, когда заканчивается дисциплина и «в стране не до законов», то все может деградировать очень быстро. Кто-то спрашивает: «Неужели все эти зверства творили белорусы?». А кто же еще?
Когда из человека вылезает зверь, то национальность не имеет никакого значения. История знает множество примеров, когда представители «культурной» нации совершали такие преступления против человечности, что папуасы-каннибалы рядом с ними были просто дети. В 2020-м мне впервые пришлось во время нападений силовиков отходить вместе с демонстрантами. Впервые журналисты прятали свою принадлежность к профессии, чтобы не загреметь в камеру. Меня часто спасало то, что было много силовиков из других регионов, и их командиры не знали меня в лицо.
«Сегодня, на мой взгляд, Франак Вечерко по праву занимает первое место в политическом бомонде»
«НН»: Вы лично знали многих политиков. Кто вам больше всех импонировал?
ЛЛ: Первого политика, если его так можно назвать, я увидела еще в детстве.
Как-то нас несколько девочек построили, чтобы мы каждому члену делегации из Польши вручили цветы и сувенир со словами: «Proszę panа». Я так и сделала, но пан ответил: «Спасибо, мы белорусы». Сувенир и цветы взял. Когда я вернулась, то учительница зашипела гневно, почему я вручила цветы именно Машерову. Я понятия не имела, кто такой Машеров, и искренне сказала: «Потому что он там был самый симпатичный».
Мы называем лидеров партий, активистов оппозиции политиками, но при этом порой забываем, что нет у нас ни парламента, ни выборов, ни политических институтов. Мог бы стать популярным политиком Семен Домаш? Уверена, что мог. Или мог стать популярным политиком Сергей Калякин? Конечно. Не знаю равного ему организатора. А он же был из той коммунистической когорты. Работал на советской работе. Но вот вам яркий пример того, как человек из той системы смог преодолеть свое прошлое и стать абсолютно проевропейским политиком. Потому что он был индивидуальностью и порядочным человеком. Работать ему приходилось с такими проходимцами, которых еще поискать надо. Я о его работе в исполкоме Советского района. Что значит аналитический ум и желание работать для народа? Вот именно этой возможности его и лишили.
А Павел Северинец? Интеллигентный, эрудированный, а какой тактичный. Так его же прессуют со студенческой скамьи. За что человека держат в тюрьме? Риторический вопрос, конечно. Я волнуюсь за него очень, потому что здоровье у него неважное и до тюрьмы было. Очень надеюсь на освобождение Павла на любых условиях.
Сегодня, на мой взгляд, Франак Вечерко по праву занимает первое место в политическом бомонде. Я его помню еще лицеистом. Он уже тогда был самый заметный на фоне сверстников. Многие понятия не имеют, что Франак был и активистом на уличных акциях. Задолго до событий 2020-го его закинули в один из первых бусов, который был на балансе у тогдашних силовиков, и так избивали подголовником от сиденья, что сломали ему руку.
А много ли кто знает, как его силком завезли в воинскую часть, чтобы он служил? Тогда власти такую тактику использовали против молодежных активистов. Так Франак и там без дела не сидел. Писал о порядках в армии. Командир части его ненавидел за это. Его можно понять: служил себе, а тут привезли на его голову политического.
«Услышав белорусскую речь, какой-то украинец начал во весь голос звать на нас полицию»
«НН»: Вы в конце 2021-го уехали в Украину, а через два месяца там началась война. Где вы ее встретили?
ЛЛ: В Краматорске. Отправилась 23 февраля 2022-го туда в командировку. Поработала с местным оператором в городе, а ночью началось. То, как страшно бомбили и пытались окружить прифронтовой город, в котором находились штаб и стратегический аэродром, наверное, нет смысла рассказывать. Меня среди прочего поразило, насколько это громко. Не только взрывы, но и самолеты, и ракеты. Да я еще при этом выходила на связь со студией во время живого эфира.
Когда приехала в Киев, поразило, как он опустел. На запад двигались машины, поезда, автобусы… На вокзалах толпы народа штурмовали поезда… Тогда город бомбили. Ракеты летели в центр на Верховную раду, их сбивали, и они почти каждую ночь падали у нас в Дарницком районе на левом берегу Днепра.
«НН»: Тяжело было выбраться?
ЛЛ: Просто невозможно. Со мной еще и кот был, и нога почти неподвижная. Я же в день инаугурации Лукашенко упала с высоты во время разгона и, как потом выяснилось, получила множественные переломы в ступне. Так еще и через пару дней заболела ковидом. Мы тогда встречали людей из тюрем, а они выходили все больные с кашлем. Тяжело выкарабкивалась, с осложнениями. Не долечилась.
В Польшу получилось уехать благодаря тому, что двое моих польских коллег заехали ко мне в гости после съемок. В машине было место, и нас с Генрихом (кот Любови Луневой. — НН) забрали с собой. Дорога — это блокпосты, по бокам периодически минные поля, завернутые в ткань названия населенных пунктов и рек, на рекламных щитах пожелания русскому Ивану отправиться вслед за кораблем.
На одном перекрестке стоят заплаканные люди. Только что разбомбили аэродром в Виннице. К разрушенному зданию аэропорта не подпускают. Проехали оттуда машины скорой помощи. Полицейский тихо сказал мне, что в живых никого не осталось. Везут изуродованные останки для генетической экспертизы. А люди все стояли и ждали вестей о своих родственниках.
Как-то мы вели стрим на вокзале в Хелме. И вдруг какой-то украинец, услышав белорусскую речь, начал во весь голос звать полицию. Вдруг мы диверсанты? Подошли полицейские, просят документы, а эфир же продолжается. Потом оказалось, что шеф-редактор ньюсрума не сделал никаких документов для нас от редакции. А мы же в пограничной зоне с белорусскими паспортами и на машине с гродненскими номерами. Такая организация работы была. В отелях нам тоже номера заранее не забронировали. Там много было тогда полицейских и пограничников. Мы приезжали, ужасно уставшие, в отель посреди ночи и умоляли дать хоть один номер на двоих.
«Почувствовала и моббинг, и невыплаты, и прочие прелести прессинга»
«НН»: Вы сказали, что в 2020-м серьезно сломали ногу. Вылечили ее?
ЛЛ: Помощь на лечение не получила ни я, ни мой сын (он работал оператором на «Белсате» — НН). А он был сильно избит, ключица вывихнута, разрыв связок. Это губопиковцы постарались при задержании, когда он снимал разгон шествия на Дзяды. И потом его избивали во время арестов. Конечно, не то что санаторий, но хотя бы осмотр врача не помешал бы. Директор Агнешка Ромашевская сказала мне, что нет такой возможности. Спасибо, что дали пожить в комнатушке в трехкомнатной служебной квартире. А после того, как я приехала из Украины, шеф-редактор сообщил, что размеры гонораров для меня будут белорусские, а не польские. Но я и этого не получила в полном объеме.
«НН»: А с этим вопросом к руководству вы обращались?
ЛЛ: Когда ты в чужой стране, без денег, без работы и тебе говорят, что надо освободить комнатушку в служебной квартире, так к кому же еще обращаться? Вообще, при прежнем руководстве в ньюсруме царила нездоровая обстановка. В первую очередь вынуждены были уйти те, до которых не дотянулись руки силовиков на родине. На самом деле ушли хорошие сотрудники, которые просто работали, не ввязывались ни в какие ссоры.
Я тоже на себе почувствовала и моббинг, и невыплаты, и прочие прелести прессинга — и это за работу под шумовыми гранатами или под бомбами. Гонорары минские, а платить за комнату нужно же не как в Минске. Мало того, что тех гонораров и так не хватало, чтобы заплатить за комнату, так их еще и полгода не выплачивали. Закончились все запасы быстро, и порой бывало совсем тяжело. А пенсию мне дали, но заплатить за комнату этого не хватит — 9 злотых и 45 грошей (около 2 евро — НН).
«НН»: А после того как сменилось руководство, как ситуация?
ЛЛ: Когда пришла финансовая проверка, которая переросла в прокурорскую, то кого-то сразу уволили, кто-то сам уволился и постепенно обстановка стала нормализовываться. У сотрудников появилась надежда на справедливость. А для людей это важно. Ведь это недопустимо, чтобы в творческом коллективе устанавливались такие порядки, как на зоне. Должна быть творческая атмосфера и действовать принцип профессионализма, а не лояльности. Иначе у такого СМИ не будет успеха. И СМИ не должно быть чьим-то рупором — иначе это то же самое, что БТ.
Можно ли доверять постам о том, что на «Белсате» все плохо, канал гибнет, Алина Ковшик (новый руководитель телеканала «Белсат». — НН) делает все, чтобы его закрыть? Сначала была кампания каких-то писем в международные структуры, очерняющих новое руководство. Потом появились посты о том, что на «Белсате» все стало хуже. Неприятно, что такое написал и сотрудник из веб-редакции. При этом спокойно продолжает работать и ни на что не жалуется.
Надеюсь, что реформы будут доведены до конца и «Белсат» займет свою нишу среди лучших СМИ. Бывшый директор Агнешка Ромашевская все время говорила о том, что без нее не будет «Белсата». Но недавно редакцию посетили послы нескольких стран, а также министр МИД Радослав Сикорский, и он заявил, что будет лично следить, чтобы «Белсат» имел финансирование из бюджета.
«Сегодня для меня, если жить с кем-то вместе, то только с тем, с кем невозможно расстаться»
«НН»: Журналисты во многих СМИ оказались в такой ситуации, когда у них не было особого выбора. Резко сократился медийный рынок. И вот многие работают на износ.
ЛЛ: О работе на износ и о модной сейчас теме о выгорании с такими ненормальными, как я, говорить нет смысла. Я так всю свою жизнь проработала. На мой взгляд, главная проблема сейчас в СМИ заключается в том, что почти все они признаны «экстремистами», а аудитория находится в Беларуси. Как взять комментарий у человека? Как сделать ссылку на источник информации, чтобы никого не подставить? Приходится писать что-то вроде «наши источники сообщают». Но и так тоже как будто не очень.
Или другая проблема. Вспомните кейс Мельниковой. Одно за одним три СМИ подряд берут интервью у неизвестного человека. Хоть один журналист проверил информацию, которую она сообщила? Или, например, человек, боясь выдачи в Беларусь за финансовое уголовное преступление, начинает раздавать интервью и рассказывать, что он жертва политического преследования. Кто-то проверял его «доказательства»? Нет. Все написано с его слов. Почему? А кто должен помнить о стандартах журналистики? А вот если их соблюдать, то никакие проходимцы не смогут использовать СМИ в своих целях.
«НН»: Вы живете одна. Чувствуете ли себя одинокой?
ЛЛ: Как говорила моя бабушка: «Дурному не скучно и одному».
Я не знаю, как можно впадать в депрессию от того, что ты живешь один. Сколько не прочитано книг, сколько не прослушано опер, сколько не просмотрено выставок, сколько городов не увидено, а сколько еще посиделок с друзьями впереди!
Мне повезло, я почувствовала любовь и знаю что это такое. Должно быть, в каждом возрасте многое воспринимается по-разному. Сегодня для меня, если жить с кем-то вместе, то только с тем, с кем невозможно расстаться.
В 2020-м были мои аресты, аресты моего сына, моих друзей, страшное ДТП. Но он дал мне еще кое-что — новое чувство близости со своим народом. Когда читаешь какие-то разборки в фейсбуке, то хорошо бы вспомнить как приезжали в Жодино люди, снимали по объявлению квартиры и стояли возле СИЗО ночью, чтобы незнакомый человек, который выйдет оттуда, мог в той квартире поесть, принять душ и поспать в чистой постели. А потом его завезут, куда он скажет. Мне после этого уже не так страшно, что кто-то не знает, какую цену заплатили белорусы и продолжают платить. Главное, что мы сейчас сами знаем, какие мы. Вот именно это дает мне надежду на лучшее. Простите за такой пафос.
Комментарии