«Собачья советская система». Алесь Беляцкий рассказал об отношении в тюрьме к нобелевскому лауреату

— Алесь, скажите, ваш авторитет среди заключенных и представителей администрации вырос после Нобелевской премии мира?

— Что касается заключенных, то да. Те, кто понимает, кто слышал когда-нибудь об этой Нобелевской премии, что-то знает о ней, то, безусловно, они относились с уважением. Особенно сейчас, когда было много разговоров о том, получит ли Дональд Трамп эту премию, или нет в 2025 году, это снова привлекло внимание.

Мы сидим в так называемой «ленце», в «ленинской комнате», смотрим телевизор, а там идут дебаты, получит ли Нобелевскую премию мира Трамп, или нет, а тут сидит нобелевский лауреат вместе с такими же… Двадцать человек сидят на этих скамьях, и он сидит между ними. Понятно, что для людей это был какой-то нонсенс — как такое может быть.

Но с учетом того, что белорусы неэмоциональный народ, и что в тюрьме это еще больше проявляется, потому что любые эмоции обсекаются администрацией, считается, что ты должен там сидеть с закрытым ртом, то, безусловно, там этих высказываний и посылов от заключенных было меньше. Но было очевидно, что даже у уголовников, у людей, которые никогда не занимались политикой и отрицательно относятся вообще ко всей политике, новость вызвала определенное уважение: этот дядька действительно какой-то там очень известный. Это сплошь было и в колонии, и в СИЗО.

А что касается администрации — это я тоже замечал — они об этом знают, во-первых, но они работают. Особенно те, кто делает карьеру. Как в любой строгой государственной структуре, есть более такие карьеристы, а есть обычные работники. И вот карьеристы работали строго по инструкциям, как нужно относиться к политзаключенным, все это распространялось и на меня.

— То есть поблажки для нобелевского лауреата не было?

— Нет, особенно это касалось 2023 года, как только я приехал в колонию, так было еще и в 2024-м. Я проходил через все то, через что проходили политические заключенные. Это и унижения, это и разговоры на «ты», к тебе относились как к обычному заключенному, как к политзаключенному. Захотелось начальнику режима — он тебя раздевал догола, заставил приседать, потому что он делает полную проверку, хотя там у тебя только встреча с адвокатом. Перед этим он тебя раздевал, а то вдруг ты пронесешь какую-нибудь записку, или что он там искал, я не знаю. Это все — издевательства и бесчеловечное обращение — было, безусловно.

И были бесконечные протоколы о нарушении правил внутреннего распорядка, они очень любили выписывать эти бумаги. За любую мелочь и по делу, и не по делу — что ты не побрит, у тебя ботинки не почищены, ты плохо убрал в секции, когда твое время убирать, не поздоровался, когда прошел начальник какой-то. Все это было, я и сам не знал, что на меня было столько бумаг.

Но пару месяцев назад я проходил половину срока своего заключения. Учитывая норму «день в СИЗО за полтора в колонии» и то, что мы в СИЗО провели почти два года, мне получилось чистого срока 9 лет и полтора месяца — то, что я должен был отсидеть. Недавно я проходил аттестацию за половину этого срока и на ней услышал, что на меня, оказывается, за два с половиной года нахождения в Горецкой колонии составили 23 протокола о нарушении внутреннего распорядка. Я считался злостным нарушителем. Нобелевский лауреат — злостный нарушитель правил распорядка. Это вполне нормально, без всякой шизофрении для местного горецкого начальства.

Особенно болезненно было при освобождении 13 декабря, когда заместитель начальника колонии, начальник режимного отдела, начальник оперативного отдела, офицеры, которые выпускали меня из колонии, забрали все бумаги, которые у меня были, всю переписку, те письма, которые в начале до меня доходили, а потом перестали доходить. Но я старался сохранить то, что доходило в 2021—2022 годах до начала войны, потому что как началась война, то фактически мы оказались в информационной изоляции, писем было очень мало. За весь 2025 год я получил только одно письмо от жены, например. А она не получила ни одного моего письма. Это была полная изоляция.

Кроме того, я написал триста страниц воспоминаний про музей Максима Богдановича и вел дневник, в котором стремился записать условия, чтобы что-то осталось. Но все это осталось там и было фактически уничтожено. Мне не дали вывезти из колонии ни одной бумажки. Вот такое отношение к тебе, вот ты и нобелевский лауреат. Ты для них никто там, а не нобелевский лауреат.

Хотя, зная, через какие круги проходили другие заключенные, которых били, они находились в худших условиях, чем я, должен сказать, что меня это обошло.

— Можете сказать, были ли пытки, бесчеловечное обращение с вами?

— Бесчеловечное обращение, безусловно, да. Что касается пыток — нет. Когда тебя закрывают в ШИЗО, а на тебе только легкая одежда, а в камере плюс 8 и ты должен сидеть 10 суток, не можешь спать, потому что тебя колотит от холода, — это что? Это и есть бесчеловечное обращение. Когда ты не можешь сесть, потому что пришпилены нары, должен ходить, а лавка узкая — 20 сантиметров. Это то место, где ты можешь посидеть при плюс 8 в камке, максимум плюс 10, а ты в рубашке — это что такое?

Это касается всех заключенных, не только политических. Эта собачья советская система, которая была направлена на уничтожение любых заключенных, ровно перешла в белорусскую систему в таких местах, как штрафные изоляторы, БУРы, сами колонии, и ровно она распространялась на политических заключенных, иногда с особым акцентом, особыми переборами. Вот и сейчас, перед выходом из тюрьмы, некоторые политзаключенные сидели в БУРах.

• 1
• 0
• 0
• 1
• 0
• 4
• 10
• 0