Статкевич: Холуи не могут понять человека чести. Меня изучали годами, но не смогли спрогнозировать простые вещи
Через день после освобождения Николай Статкевич отвечал на вопросы журналистов и читателей «НН». Предлагаем вашему вниманию часть ответов политика.
«Наша Нива»: Какие первые впечатления после освобождения из тюрьмы? Может, что-то огорчило, а что обрадовало?
Николай Статкевич: У меня было два очень сильных впечатления в течение первых часов на свободе. Первое — негативное. Как только меня посадили в автобус, я попросил у водителя мобильный, чтобы позвонить родственникам. Он знал, что я непростой зек, и испугался. В итоге я взял мобильный у какой-то девочки, сидевшей рядом. Разговаривал по-белорусски с отцом и женой. В разговоре употребил слово «самозванец». И салон сразу затих. Возникло напряжение и страх. В маршрутке ехали обычные люди из Белыничей, Березино и других городов. Возникло ощущение забитой и запуганной страны. Думаю: что же я увижу в Минске? До чего довели этот несчастный народ.
Едем-едем — и тут звонок водителю, он весь испугался: «Кого ты там везешь? Сто человек уже собралось встречать!» Я же думал, что в прекрасный субботний августовский вечер хорошо если Марина человека какого найдёт, чтоб вещи помог довезти, может, журналист который найдется… Я вышел из автобуса и увидел сотни людей. Свободных, смелых, мужественных. Это было колоссальное впечатление. Я очень благодарен тем людям, которые пришли на вокзал.
«НН»: А как Вы представляли собственное освобождение?
НС: Я его немного побаивался. Думал, что все так примерно и произойдет. Разве что считал, что освободят ночью и посадят на поезд. Они сделали быстрее. Купили за мои деньги билет и посадили в автобус. Я боялся, как буду на все реагировать. Даже после ШИЗО, как возвращаешься в камеру, то день говорливости обеспечен.
«НН»: Одиночка — тяжелое испытание?
НС: Одиночка давало большую закаленность. Я понимал всю опасность тюрьмы, противостоял этому медленному убийству. Я знал, какими люди бывают после «крытки».
Я боролся с этим с большим запасом. Мои физические параметры хорошие. Недавно померяли давление, так оно было 120 на 80. В некотором плане я намного слабее, чем был до тюрьмы, в некотором плане — сильнее.
«НН»: А как тренировались?
НС: Было четыре тренировки в день. Я боялся перегрузить сердце. После подъема обязательная разминка всех суставов. Впоследствии на прогулке в тюремном дворике приседания и отжимания из положения сидя. Делал три-четыре подхода с интервалом в несколько минут.
На третьей тренировке в камере я развивал пресс, мышцы спины. Даже ложился для этого на кровать, замечаний не получал, хотя и было запрещено. После была имитация подтягивания на нарах.
Перед ужином делал отжимания. Помимо этого я ходил постоянно взад-вперед. Занимался осанкой. Даже немного дикцией. Постоянно там надо быть занятым. Ставить задачи по самосовершенствованию.
«НН»: Оставаться наедине с мыслями нельзя?
НС: Самое главное — не начинать себя жалеть. Или думать, что там трава, деревья, свободы, как хочется туда… Честно говоря, я чувствовал, насколько мне все же легче тех, кто осужден по уголовному делу.
«НН»: Почему?
НС: Эти люди совершили преступление, они страдают какими-то угрызениями совести, чувствуют тщетность жизни. Я понимал, что в тот промежуток жизни, просто находясь там и не прося о помиловании, делал больше, чем мог на свободе.
«НН»: Нет сейчас желания отдохнуть?
НС: Мой организм мобилизован, он сам себя поддерживает. Я хорошо себя чувствую. Когда начнется расслабление, будет опасный момент. Помнится, после «химии», когда я решил первичные вопросы, у отца на квартире трое суток спал. Видимо, будет что-то подобное и сейчас. Надеюсь, что будет немного времени съездить поближе к морю, подышать воздухом, полежать под деревьями.
«НН»: С чем Вы связываете досрочное освобождение?
НС: С тяжелой экономической ситуацией. Выборы здесь даже вторичны. На содержание диктатуры нет денег, и их надо получить. Я совсем не верю в либерализацию. Ведь даже минимальные шаги в этом направлении приведут к изменению системы. Но власти хотят сымитировать либерализацию, чтобы нормализовать отношения с Западом, получить кредиты. Даже если кредиты затянутся, то так можно напугать Москву. И Кремль раскошелится очень быстро. Пока Россия не лишится своих комплексов, эта схема будет работать. Или пока Запад не поймет, что этот режим не остановится.
«НН»: После событий в Украине ходит мнение, что обниматься можно хоть с чертом.
НС: Они дообнимаются. Как можно видеть в Лукашенко гаранта независимости? Этот человек 20 лет уничтожал все белорусское. Он рассматривает страну как свое имущество, и он будет защищать это имущество. Но погибать за нее не станет. Если будет критическая ситуация, то отдаст за полцены.
«НН»: Вам удавалось следить за событиями в Украине? Какое Ваше мнение на этот счет?
НС: У меня был период, когда в камере был телевизор. Безусловно, я видел всю эту истерику, грязь на российских телеканалах. Это ужасно. Но я понимаю мотивы этого. Безответственный руководитель всегда может создать такую эйфорию. Но каким будет наш мир, если руководители так себя ведут? А люди элементарно покупаются на все. Правда, через пару лет в России может проснуться главный инстинкт — инстинкт голода. Я вспоминаю 1914 год и волну ура-патриотизма в России после начала войны, и мы помним, что случилось с руководством России через 2,5 года. Только потому, что в булочные Питера не завезли белого хлеба.
«НН»: Вы планируете создавать некое новое движение?
НС: Я за короткое время на свободе встретился с достойными людьми. Это Владимир Некляев, Анатолий Лебедько. Разговаривал с Павлом Северинцем по телефону. Никто из нас не идеален, мы все амбициозные люди. Без амбиций в политике ничего не бывает. Но пришло то время, когда есть первичные вещи. Мы все ставим на первое место интересы страны. Мы все ищем выхода из той ситуации, в которую попала Беларусь. Я не говорю, что Статкевич вышел и хочет объединить здоровую часть оппозиции. Я говорю, что здоровая часть оппозиции хочет воспользоваться Статкевичевой «неделей славы», чтобы озвучить общую позицию. Я на 90% уверен, что в течение нескольких дней мы озвучим ее. Но невозможно объединить всю оппозицию, так как значительная ее часть играет в подтанцовки с властью.
«НН»: Недруги будут вкладывать и силы, и деньги, чтобы единства не было.
НС: Все названные мной люди — опытные и избитые-перебитые. Они держали удар в тяжелой ситуации. Не думаю, что кого-то из нас будет легко обмануть. Думаю, что даже разговор о неравенстве субъектов в этом объединении заводить не стоит. А вопрос лидерства может временно держать любой, кто выйдет вперед.
«НН»: Ощущаете ли вы, что сегодня ответственность перед Вами еще больше, чем в то время, как Вы сидели в тюрьме?
НС: Вы очень точно сформулировали мои чувства. Добавить больше нечего.
«НН»: Лукашенко, когда Вас упоминал, говорил, что «Статкевич сидит, чтобы быть героем». Правда?
НС: Это какое-то смешное детское желание. Они постоянно пытались найти мои мотивы. И смогли додержались до ошибки. Выпусти меня осенью 2011 — обо мне бы все забыли. Но они искали прагматические мотивы. Мол, Статкевич поймет, что ему кандидатство ничего не дало, и подпишет прошение. На самом деле, они не понимают одного: у большого количества людей основное желание — остаться порядочным человеком. В своих глазах, в глазах родных. Безусловно, хотели сломать, но наклонились сами. Наклонились за деньгами или чем-то еще, но сдались они, а не я. Меня изучали годами, но не смогли спрогнозировать простые вещи. В камере со мной сидел психолог, который раз в два-три дня писал большие письма обо мне. Чтобы понять человека, надо ему уподобиться. Но они не способны к этому, ибо низкие люди. Они понимают только примитивные, приземленные мотивы, ведь судят по себе. Для такого человека честь, достоинство, страна, нация, то, что я называю родовым чувством, ничего не значат. Те люди, что сегодня в руководстве страны, в холуях, они просто не такие, как мы, они другие. У холуев нет гордости, и они не могут понять человека, у которого гордость есть.
«НН»: Что Вы почувствовали, когда Санников подписал прошение?
НС: Я с уважением отношусь к Андрею. Мне даже неудобно, но я не считал его способным к тому поведению, которое он продемонстрировал 19 декабря. Он достойно держался в неимоверно тяжелых условиях. У каждого человека есть свой предел. Я не могу его судить, тем более он не выступал на ТВ, не писал доносов. Для себя я понимал, что такое не сделаю никогда. У нас разный опыт, степень тренированности… С декабря 2011 года, когда Санников написал прошение, и до февраля 2012-го шло наибольшее давление на меня. Видимо, считали, что оставлять одного меня героем — не стоит. Хотели, чтобы мы вдвоем вышли. За то, что Санников сделал в день выборов, я снимаю шляпу. Перед ним и его женой. Насколько низко давить через ребенка… У тебя что, самого детей нет? Ты на что их обрекаешь?
«НН»: Были ли у Вас в тюрьме моменты отчаяния?
НС: Нет, не было. Были трудные периоды. Я расцениваю их действительно как слабость. Это была голодовка в «американке». По сути, благодаря этой голодовке я спас многих из своей команды от тюрьмы, да и себя от издевательств людей в масках. Человек не способен же голодать три месяца, только три недели, а дальше уже идут необратимые процессы. Я здоровый дядька, но мне не 20 лет, простите за подробности, и я не ожидал такой реакции организма. Постоянно идет слюна, невозможно даже спать. Это так изматывает. Даже в один момент мысль возникла: «Скорее бы Боженька прибрал». Вот это была слабость.
Когда прекращал голодовку, то это уже не была слабость, а выбор. Меня отвезли в тюрьму КГБ, где сказали: «Мы вам умереть не дадим, игла, капельница. Если вы станете инвалидом, я обещаю, мы вас выпустим». И я принял решение сам прекратить голодовку. Я не хотел становиться инвалидом. Больше и вспомнить нечего. Наш рай и ад внутри нас. Если ты понимаешь, что твой вызов правильный, то появляются силы. Это как война, как борьба. А я смогу, я сильнее, я выиграю.
* * *
Ответы на другие вопросы читайте на сайте НН позже.
Комментарии