«Я — Ладо Моклешвили». Грузинский писатель трогательно рассказал о дружбе с Короткевичем и его трагедии

Тому, кто знал Владимира Короткевича — личность многогранную, одновременно печальную и светлую, написать о нем будет нелегко, каким бы мастером слова он себе не мнил. Портрет Валодии нуждается в красках такой чистоты и скорби, какие вряд ли найдутся на палитре художника.

Сложность его личности надо было угадать и распознать за завидной простотой и детской непосредственностью, чтобы не принять только за наивного, отзывчивого публициста и способного поэта, а разглядеть мудрость, бездонную грусть и пронзительный до боли в сердце патриотизм. […]

Я не встречал человека, так самоотверженно влюбленного в свою родину. Меня с ним сблизила именно эта ослепительная любовь, подобно яркому пламени полыхающая над его высокой, элегантной фигурой.

Я потому подчеркиваю это обстоятельство, что, не привлеки меня этот чистый пламень (он хорошо виден издали) не знаю, что еще могло бы сблизить нас. (Затрудняюсь сказать, что он сам нашел во мне; может быть то, о чем А.Церетели сказал: «Сердце распознает друга…»).

А затрудняюсь я потому, что когда в 1959 г. я приехал в Москву на Высшие литературные курсы, Володя был уже на втором курсе. Ни я, ни Володя особо не сближались даже со своими сокурсниками, теми, кто два года был рядом, что уже тут говорить о слушателях с парралельного курса. С тех пор удивляюсь и не могу объяснить себе, за что я так полюбил этого человека? […]

Уверен, что если кто-нибудь подобно ему умел бы любить свою родину, то этого хватило бы для духовной сообщности… для братства… […]

Его постоянно сжигала любовь к родине. (В Москве это особенно бросалось в глаза). И так же он склонялся перед моей Родиной.

Его постоянно сжигала любовь к Родине. (В Москве это особенно бросалось в глаза). И, так же он преклонялся перед твоей Родиной. Он так хорошо знал грузинскую поэзию, что некоторых наших поэтов я заново познал, когда он просил прочитать в слух в оригинале их творения. И, несмотря на незнание языка, стихосложеньем, ритмом, рифмой,— музыкальностью и своим безошибочным поэтическим чутьем — познавал глубину Грузинской поэзии, что, даже в лучшем переводе — объязательно теряется.[…]

Руский язык я так беспощадно ломал и ломаю, что слушатель затыкает себе уши. И несмотря на это у нас было о чем говорить! (Ему не надо было объяснять что у тебя на сердце). Многие вечера до полуночи проводили мы в беседах и всегда оставалось что сказать!

Я не состою в «пьющих» (в Грузии, по традиции, пьянство не приемлемо, а я жесткий защитник традиций), чтоб никто не подумал, что пиршества помогали нашей близости. (Хотя, тогда и у Володи не было склонности к «возлияниям»).

Когда он стучал в мою дверь — я спрашивал: кто там? (Я тогда много писал и далеко не всем аткрывал двери). В ответ он усмехался отвечая: «Я — Ладо Моклешвили.» (Так он переводил на Грузинский свое имя и фамилие). Короткий — мокле (Груз.) — Короткевич — Моклешвили (вич — швили). Ладо Моклешвили * был тот единственный на свете, для которого мои двери всегда были открыти.

Если ему случалось быть навеселе, об этом можно было догадаться только по тому, как он обнимал, раскинув руки, и целовал. […]

Мы не представляли себе, что расстаемся на долгие годы. Не поселиться же нам в Москве?.. Утешались тем, что часто будем встречаться; он приедет в Грузию, я — в Белорусию с творческими отчетами. Но сложная и сумбурная жизнь не баловала нас.

В 1975 г. он сообщил, что собирается в Гагру с супругой (с той супругой, которую так любил!… После почти одновременной смерти матери и жены он так и не смог вырваться из тисков горе и тоски). Разумеется, я немедленно поехал к нему. Когда мы, наконец, утолили радость встречи и перевели дух, я сказал с упреком:

— Ладо, на что похоже твое поведение! Почему ты не приезжал столько времени? (мы условились, что сперва он приедет в Грузию).

Володя улыбнулся своей широкой, покоряющей, всеохватывающей улыбкой, напоминающей цветение персика:

«Мой дорогой! Извини, но ведь сначала я должен был сделать для своего народа что-то такое, что дало бы мне право на встречу с тобой.. » — и протянул мне толстую — в 40 листов 637 страничную книгу. Это был роман глубоко раскрывающий исторические судьбы Белорусского народа — «Колосья под серпом твоим»[…]

Настал мой черед съездить в Белорусию. Моя путанная жизнь не позволила вовремя сделать это.

В 1983 г. я был приглашен в Латвию, на 60‑летний юбилей моего переводчика Петера Петерсона — драматурга и режиссера. Назад поехал через Белорусию, чтобы повидать Володю.

Я не узнал своего светлоликого друга Ладо Моклешвили. Как помрачнели его лучезарные глаза и какая неизлечимая тоска гнездилась в них. Даже при нашей встрече промелькнувшая улыбка не украсила его оттекшее лицо. Он и радостная улыбка расстались навсегда.

В последние годы после разнообразных жизненных трагедий изъеденный, источенный тоской он заливал свое горе вином. Как он был непохож на того вытянувшегося, сияющего белоруса, раскинувшего руки навстречу всему миру, на яснелицего поэта, благодаря которому я полюбил не только его, но и его родину, его народ.

Тот день и ту ночь мы провели вместе. Я заговорил о скорой встрече, но он только покачал головой; наверное, впервые за годы нашей дружбы не согласился со мной.

Я приехал в Минск через год на встречу — «круглый стол» писателей, пишущих о войне. Разумеется, с вокзала первым делом позвонил Володе. Ответила женщина.

«Где мой друг?» — спросил я. У нее осекся голос (по-моему, это была сестра Володи). Я понял, что Ладо Моклешвили больше никогда не ответит мне. Но как поверить в такую догадку?! Я не смог повесить трубку и крикнул:

— Володя! Володя Короткевич! Где мой Володя?

— На кладбище… — услышал я сквозь женские слезы.

Вместе с Володиными друзьями мы пошли на кладбище. Я нес тяжкий груз — девять красных гвоздик. […]

Мне трудно говорить и писать о Володе, поскольку я знаю, что не могу настолько избавиться от чувства скорби и утраты, чтобы не заразить ими читателя и слушателя. А это было бы не правильно: сегодня людям хватает своих скорбей и не надо взвалывать на них новые. Надо уметь не обременять других своей болью.

• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 1