Можно ли вернуть разрушенное 100 лет назад? Дубовец — о «Доме» Горвата

О том, что литератор Андрей Горват вместе с друзьями купил бывший дворец в Наровле, писали газеты. И новая книга, посвященная этому событию, не оставляла сомнения, что там будет и история этой сделки, и судьба самого дворца и рода Горватов, которым он принадлежал, а также будут привидения, тайны, цитаты из документов и воспоминаний — это было предсказуемо. Интрига заключалась в другом — в том, что автор замкнет всю эту информацию на себе и таким образом будет все это оживлять. Так оно в итоге и получилось.

Книга «Дом» пронзительно правдивая. Я вспоминаю, что в наших белорусских кругах в 1980-е существовал культ руин, которые мы находили по всей стране.

Тогдашняя советская действительность, серая и убогая, с расставленными повсюду лозунгами о марксизме-ленинизме и и о том, что «коммунизм победит», была насквозь фальшивой. Тем временем мы чувствовали себя открывателями полуразрушенных замков, храмов и дворцов. Руины Мирского замка впечатляли своим величием и аутентикой, а значит — правдой. Церковь в гомельском Волотова стояла в руинах и манила к себе на раскопки, окультуривание, консервацию, что под руководством археологов начинало становиться целым движением. Мы чувствовали, что буквально раскапываем настоящую Беларусь.

Среди тотальной советской фальши это была ощущаемая правда, которую не успели стереть с лица земли.

У ранней «Мроі» был такой хит: «Храма старога каменьне зрабілася сонца праменьнем — ён асьвятляе наш лёс»… И вот теперь человек покупает дворец — кусок той уничтоженной Беларуси.

Ты переживаешь то время как свое, в твоих руках правда — этот дворец, и ты понимаешь, как чувствовал себя его хозяин, потому что и ты хозяин, хотя ты не очень и претендуешь на его место, он, Эдвард Горват, вызывает у тебя, Андрея Горвата, восхищение.

Да… Правдой был дворец — разрушенный или целый. Но правдой становится и его владелец Эдвард Горват, вот что здесь существенно. Он, человек шумный, телесный, с ухоженными ногтями и раглаженными бровями, такой и был. Правдой этих мест и этих людей, и всей этой жизни:

«Дом тут же взорвался тысячей звуков: еще не написанным «Вальсом» Гринько, голосом молодой женщины, которая спрягала французские глаголы, криками немецких солдат, которые вели пленных к месту расстрела, советским гимном, смехом интернатовских детей, топотом коней в коридорах»…

В заброшенном дворце сцены прежней жизни возникают прямо в воздухе — то где-то, то совсем рядом материализуется сюжет твоего прихода во дворец, когда ты прячешься… от самого себя. И вдруг загорается фонарь и звучит жуткий крик…

Я понимаю, что история в этой книге будет убивать дом. Коммунизм уничтожил прежнюю Беларусь, и то, что кое-где остались ее следы, — чистая случайность, недоработка. И вот коммунизм ушел и нам, как ни крути, нужно по фрагментам, цитатам, ощущениям — восстановить правду. То есть, нужно войти в другую действительность, которая собственно и есть действительностью, тогда как то, в чем мы живем — всего лишь иллюзия.

Лично мне эта ситуация напомнила фильм Алехандро Аменабара «Другие» (2001) с Николь Кидман в главной роли. Там тоже рассказывается история дворца и мы наблюдаем за жизнью семьи, хотя в конце выясняется, что на самом деле там живут совсем другие люди. Это очень коварная подмена, из которой очень непросто выбраться. И то же самое происходит в книге Андрея Горвата «Дом». Только это не художественный фильм, а сама жизнь.

У книги есть формальная предшественница. Это повесть «Шчанячыя гады» Мельхиора Ваньковича, которая на год раньше вышла в переводе с польского Язепа Янушкевича и о которой раньше я рассказывал в «Літаратурных зацемках».

Ванькович описывает время, когда его усадьба Калюжичи на Игуменщине была еще жива и туда, кстати, приезжал в гости Эдвард Горват из Наровли. И вот, когда от Калюжичей ничего не осталось, мы можем приставить к ним Наровлю, в которой Андрей Горват мечтает о новой жизни. Если бы по всей Беларуси — бывшей стране усадеб — происходили такие приставления, это и было бы возрождением прежней правдивой жизни.

Автор рассказывает историю рода и дворца Горватов и делает это раскрепощенно, добавляя собственные эмоции и ассоциации, и единственное, что ограничивает его свободу — собственный, явно не экстравертный характер, который очень отчетливо проступает через все рассказы, что однако не мешает, а скорее помогает тексту держать внимание читателя:

«Але падлога засталася тая самая. Аднойчы я ўсеўся на ёй, дастаў бутэрброд з сырам і ўспомніў, што калісьці мае мары пра палац складваліся ў прыгожыя вобразы: кава на бальконе, туман над Прыпяцьцю, срэбная лыжачка ў кубку. Рэальнасьць падабалася мне болей: трымаць бутэрброд бруднымі пальцамі і разжоўваць цьвёрды сыр, пакуль дом паказваў усё новыя і новыя карцінкі, распавядаў усё новыя і новыя гісторыі.

Калі прыслухацца, можна пачуць, як наверсе, у кабінэце гаспадара, парабкі расказваюць Эдварду, што везьлі па лёдзе на рацэ на санях спрасаванае сена з завода ў Міхнаве, запрэглі дзясятак параконных вазоў цугам, самі селі ў адзін з апошніх, тым часам вада ў пэўным месцы падмыла дарогу, і першая пара коней пайшла пад лёд. За першым возам пайшоў другі, трэці… і толькі на дзясятым коні спыніліся. Эдвард цьвёрда ступае па паркеце, мне на галаву сыплюцца кавалкі тынкоўкі, парабкі апраўдваюцца, я жую сыр, а на Прыпяці за акном рыпіць лёд».

Сливаются разные времена и события и образуется таким образом увлекательное чтение. Это была Belle Époque — Прекрасная Эпоха, с конца ХІХ в. до Первой всемирной войны. Во дворце Горвата все было европейское (хотя вокруг тем временем — Российская империя), но цивилизационные ориентации хозяев дворца были только на запад. Никакой цивилизации с востока не было, потому что не могло быть. Можно разве постараться себе представить, что такой и была извечная ориентация Беларуси, что для нас, наверное, выглядит неожиданно, потому что мы другой, кроме российской, и не знали, и нам трудно понять, что как раз российской ориентации еще сотню лет назад и до самого начала дней просто не было.

Естественный вопрос — автор, Андрей Горват, лично как-то связан с хозяевами дворца? Однажды он называет жену Эдварда тетей. «11 студзеня я наведаў цёцю Гусю». Имеется в виду ее могила на Повонзках в Варшаве. Но она была похоронена в 1919 году. В конце книги он называет самого Эдварда дядей и пишет ему письмо: «Дзядзя Эдзя, прывітаньне!» В Википедии утверждают, что предки Андрея «родом из крепостных крестьян деревни Прудок Каленковичского района» и говорят о созвучии фамилий. Сам Андрей считает, что его предки принадлежали к обедневшей ветви рода Горватов. А называние тетей и дядей — от сжитости с образами, от породнения, которое выглядит естественно.

Жить в разрушенном дворце сегодня невозможно — нет потолка, окон и дверей, все завалено щебнем. Поэтому автор снимает квартиру в Наровле. Мысли его все однако о прежнем времени, когда все было по-прежнему, когда дворец был цел, когда там хозяйничал Эдвард Горват и к нему временами наведывались гости:

«Калі вячэра скончылася, Эдвард і Мечыслаў уселіся з чорнай кавай і цыгарамі на палацавай вэрандзе. Я — на бальконе ў арэндаванай кватэры. Так блізка да іх, хацелася далучыцца, але ў мяне не было смокінга». Здесь — ироничный намек на путешественника Мечислава, который перед кофе в Наровле не мог не надеть смокинг.

«Абапал дарогі цягнуліся добра дагледжаныя панскія палі», — характерная фраза для описания прежнего хозяйства Горвата. Панский дворец, панский парк, панский двор… Слово «пан» в Беларуси все еще чувствует на себе большевистскую петлю. Хотя в основе своей оно означало уклад жизни, которым и руководил тот пан. В панском хозяйстве, считай, было задействовано великое множество жителей Наровли. И не только на идеально ухоженных полях и бесконечных садах, но и, например, на конфетной фабрике. Она известна под названием «Красный мозырянин», якобы построил фабрику в 1913 году помещик Горват. Но автор книги исправляет эту неточность. Цитирую:

«Лічыцца, што кандытарская фабрыка ў Нароўлі паўстала ў 1913 годзе… Але ёсьць зьвесткі, што кандытарскай справай займаўся яшчэ дзед Эдварда — Даніэль Горват. Ён заклаў вялікія склады і запрасіў з Польшчы дасьведчанага кандытара Якава Леваніцкага, які прыехаў у Нароўлю з прыгажуняй жонкай, сэрбкай па нацыянальнасьці, і пачаў кандытарскую вытворчасьць. Першая прадукцыя фабрыкі была выпушчана ў 1855 годзе».

***

«За Нароўляй нічога няма. Мае госьці заўсёды прыяжджалі ніадкуль і зьяжджалі нікуды. Пасьля іх дом пусьцеў. Але гэтыя візыты пакідалі сьляды. У той дзень, напрыклад, я прыйшоў у палац, а ў ім пахла ласосем».

Пахло лососем, который ели здесь больше ста лет назад. Этот прием, где Эдвард и Андрей Горваты живут в одном времени и столетние реалии эмоционально откликаются сегодня, ведут читателя за рассказом через всю книгу.

А вот цитата из воспоминаний Мечислава Яловецкого — о руинах, которые остались от дворца с приходом большевиков:

«Сёньня, калі я пішу гэта, Прыпяць па-ранейшаму ляніва плыве ў Дняпро, па-ранейшаму з прырэчных лугоў чуваць канцэрт дзеркачоў, па-ранейшаму з паўзмроку вечаровай зары з шумам увальваюцца ў чарот гурты дзікіх качак. Толькі ў Нароўлі тырчаць руіны абпаленых бальшавіцкім пажарам сьцен палаца, вакол пустка і зьнішчэньне, высечаны парк і фруктовыя сады, восеньскі вецер гуляе па руінах і мяце сьнег, і толькі панурае выцьцё ваўкоў уначы перарывае магільную цішыню».

Это, конечно, внешняя картина. Сущности того, что произошло, прежние паны осознать не смогли. Эдвард Горват, наверное, так ничего и не понял. В 1928 году, уже живя в Польше, он пишет письмо Яловецкому:

«Каханы пане Мечыславе, перш за ўсё дзякую за прысланую мне кніжку «У дварах і вёсках літоўскіх»… З найлепшымі пачуцьцямі пару разоў перачытаў, расчуліўшыся. Як жа кранае сэрца пяшчота аўтара да вялікіх палацаў нашага Краю, якія грудзьмі баранілі цэлыя пакаленьні, аднак легкадумна пакінулі ў занядбаньні, — няўжо толькі воляю паганых людзей? Але і ў найлепшых я не заўсёды бачу разуменьне нашых правоў і памкненьняў».

Кажется, что и Андрей Горват, которого в итоге и самого постигла подобная участь, не планировал эмиграцию. Об Эдварде он пишет: «Вымушаная эміграцыя не пазбавіла Эдварда страсьці ўпрыгожваць свой дом». «Вымушаная эміграцыя» — сегодняшние слова.

«Воляю паганых людзей»… Все, что может сказать обычный человек о диких выкрутасах, которые допускает история. Во всем видится эта «воля поганых людей», то есть — человек и его моральный облик, потому что, по большому счету, никто другой не виноват в войнах, застоях, в уничтожении чужого труда, свободы и жизни.

Поганые люди на месте идеального панского хозяйства не сделали ничего, кроме руин. Финал истории переживается автором как свой личный:

«Па чутках, Эдварда Горвата вывелі з дому з заламанымі рукамі, аднак потым адпусьцілі.

Тут, у палацы, я адчуваў сябе ў пустцы. Сьцены болей не выконвалі свайго прызначэньня і не абаранялі.

Пачуцьцё трывогі нарастала і нарастала.

Я замкнуў дзьверы і пайшоў прэч не азіраючыся. Доўга блукаў па бязьлюдных месцах, хадзіў вузкімі вулачкамі. Але трывога знаходзіла мяне ўсюды і душыла знутры. Вечарам я выехаў у Вільню».

Эдвард Горват, последний хозяин Наровлянского дворца, оживает в книге через автора. Автор будто вселяется в него с восхищением от этого великого во всех смыслах человека. Эдвард, как было уже сказано, не переставал заниматься хозяйством и на другом конце Польши, около Познани:

«Этот человек строил для диких уток оригинальные домики и утки ходили за ним, как собаки. Он мечтал украсить трубу спиртзавода фигурой огромного великана, который поднимается по ней в небо, а заходя в огромную свинарню, в которой был чердак, как на краковской Сукеннице, с порога кричал: «Здравствуйте, ребята!», на что свиньи, хрюкая, отвечали: «Здравствуйте, Ваше Высокоблагородие»», — вспоминал родственник Генрик Кеневич.

События 1918 года накладываются на современные 2023-го. И та же самая беда приходит в белорусский дом. Причина, как всегда, не в геополитике или смене формаций или катастрофе, а в том, что такая «воля поганых людей».

Вспоминаю, что мы были здесь в 2004 году, с друзьями ездили в Чернобыльскую зону. Был в нашей путешествующей компании и сегодняшний политзаключенный, лауреат Нобелевской премии Алесь Беляцкий. Его тайным желанием было посетить деревню своего детства. Не был, наверное, лет двадцать или даже больше. Но щемит душа литератора по тем местам, откуда он вышел. А деревня детства с красивым панским названием Двор — в Наровлянском районе и еще 30 км от Наровли, под самой украинской границей. Словом, как-то слишком долго мы до нее ехали. Было впечатление, что углубляемся в самую глушь. Наконец приехали, а деревни нет. Пару домов, обложенных кирпичом, стоят руинами, остальные просто легли вниз.

Вся наша компания аж оцепенела, наблюдая, как Беляцкий ищет поворот от улицы к своему дому и никак не может его найти…

Андрей Горват нигде в книге не дает визии будущего — что он планировал сделать в купленном и отреставрированном дворце. Википедия пишет о музейном комплексе и ресторане, что звучит обтекаемо. В книге только мелькает временами мысль — вернуть дворец хозяевам, оживить те истории, которые происходили здесь с ними, добавить и новых историй, чтобы они будто перетекали из прежних — по тем правилам. Наверное, новая книга «Дом» — это первый завершенный и удачный результат большой задумки.

Выпуск можно слушать на soundcloud.com, а также на Spotify, Apple Podacst, Podcast Index и других площадках.

• 3
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 2