«Освобождали немцев от фашизма, а сами оставались в том же дерьме». Опубликована третья часть воспоминаний Григория Березкина о советских репрессиях
Появилась третья часть ужасных воспоминаний известного белорусского литературного критика Григория Березкина о своем столкновении с советской репрессивной машиной. Если предыдущие тетради охватывали страшный 1941 год и спасение во время «марша смерти» заключённых, то эти записи посвящены послевоенному времени в Германии, иллюзии свободы и неизбежному второму аресту.
«Не дай пропасть моей жизни» — это расшифровка бесед 1979 года белорусского критика Григория Березкина и московского литературоведа Исаака Крамова. Записи пролежали в столе более 40 лет: оба собеседника вскоре умерли, так и не успев опубликовать книгу. Недавно рукописные тетради расшифровала архивистка Маруся Шанаурина.
Если в предыдущих частях Березкин описывал довоенные репрессии, предательство коллег и свое чудесное спасение во время «марша смерти» 1941 года, то третья часть посвящена послевоенной жизни в Берлине и новому, неизбежному аресту.
Этот текст — уникальное свидетельство эпохи. Березкин описывает сюрреалистическую жизнь победителя, который ходит по улицам Берлина в офицерских погонах, сидит в театре рядом с руководством ГДР, но при этом каждую минуту ждет, что за ним придут «свои».
Советский офицер в побежденном Берлине
После окончания войны Березкин, получивший офицерское звание, остался в Берлине. Он работал в газете советской военной администрации «Советское слово» на должности «писателя в газете». Это давало ему возможность много ездить по советской зоне оккупации, посещать театры и наблюдать за жизнью немцев.
Березкина поражала немецкая ментальность, которую он характеризовал как «дикое поклонение перед униформой» и послушание любой власти. Он отмечает парадокс: люди, которые совсем недавно служили Гитлеру, теперь с той же педантичностью выполняли приказы советских комендантов.
Воспоминания полны контрастов: с одной стороны — высокий интеллектуальный дух Гёте, которым гордилась немецкая интеллигенция, с другой — полное безразличие или даже отрицание преступлений нацизма. Люди, которые жили рядом с Бухенвальдом, притворялись, что ничего не знали о лагере смерти.
Иллюзия свободы и тень прошлого
Несмотря на относительную свободу — походы в рестораны, знакомство с писателем Виктором Некрасовым, недавним лауреатом Сталинской премии, — Березкина не покидало чувство тревоги.
Он признается: «Умирать буду — буду вспоминать свою свободную жизнь». Но это была свобода под прицелом. Страх перед заполнением анкет, где нужно было объяснять свой статус в 1941 году, был постоянным спутником.
В 1946 году Березкин предпринял отчаянную попытку легализовать свое положение. Он поехал в Минск, чтобы встретиться с другом Аркадием Кулешовым и «исповедаться». Кулешов ходил просить за него к Пантелеймону Пономаренко, тогдашнему руководителю БССР. Тот, узнав, что Березкин честно воевал, дал добро на восстановление в Союзе писателей.
Березкин счел это полным прощением, но, как показало время, это была лишь отсрочка.
«Ну и на чем же мы остановились?»
Второй арест произошел 19 июля 1949 года в Берлине. Это совпало с разгаром кампании по борьбе с «космополитизмом» и разгромом Еврейского антифашистского комитета.
Березкин проводит прямую параллель между действиями нацистов в 1941 году, которые отбирали для расстрела из толпы беженцев «интеллектуалов», так как среди них чаще всего были евреи, и действиями советской власти после Победы, которая начала охоту на «космополитов», под которыми подразумевались евреи.
«Только что уничтожили фашизм — и тут же у себя… Сначала нужно было интеллигенцию».
Задержание выглядело буднично: Березкин шел домой, а около подъезда уже ждал «куратор». Все, что успел сделать писатель — расплатиться с домработницей. Его бросили в полный блох подвал, который использовался и при нацистах.
Следователь, майор Нечаев, начал допрос с фразы, которая перечеркнула все годы войны и подвигов: «Ну и на чем же мы остановились 22 июня 1941 года?».
Обвинения звучали абсурдно. Следователи вернулись к делу 1941 года, добавив к «антисоветским разговорам» новый пункт — «побег из-под стражи».
Тот факт, что Березкин чудом выжил во время расстрела колонны заключенных и присоединился к Красной Армии, трактовался как преступление.
«Черчилль тоже воевал с Гитлером», — парировал следователь на аргументы о фронте.
Следствие велось цинично. От Березкина требовали показания на людей, которые давно погибли на фронте или были расстреляны самим НКВД еще в 1941 году, как Зелик Аксельрод.
Следователь Нечаев скучал на допросах, считал деньги, но когда нужно было показать служебный азарт, превращался в режиссера.
«Заставлял однажды меня встать на колени, сел легко верхом и говорит:
— Кричи.
Чтобы начальники слышали, что хорошо допрашивает. Подонок».
Из одного лагеря в другой
В камере Березкин встретил людей, для которых разница между нацизмом и сталинизмом была только в форме. Он сидел с немецким коммунистом, который отсидел 11 лет в концлагерях Гитлера, чтобы сразу попасть в тюрьму «освободителей». Сидел с социал-демократом, которого чекисты похитили из Западного Берлина, действуя как бандиты: «Укол в задницу, завернули в ковер, перевезли в Восточный Берлин».
Это приводит автора к горькому философскому выводу, который он называет «камертоном всей войны»:
«Одна сторона нашего государства: мы освобождали немцев от фашизма, дикий парадокс — сами остаемся в том же дерьме».
«А если война с Америкой, кто победит?»
Следствие в 1949 году проходило на фоне развертывания Холодной войны. Березкин описывает «доверительную» беседу с майором Нечаевым, которая обнажает полную идеологическую пустоту тех, кто должен был защищать советский строй.
— Как ты думаешь, война будет с Америкой? — спрашивал следователь между протоколами.
— По-моему, нет.
— А если будет, кто победит, как думаешь?
— Наши, — осторожно ответил Березкин, понимая, что нельзя поддаваться на провокацию.
— Как по мне — *уйня.
Это окончательно убедило узника: перед ним сидят не бывшие идейные чекисты, а «криминальники и психопаты, лгуны, морально развращенные карьеристы, лицемеры, которые ни во что не верят и знают, что ты ни в чем не виноват».
Когда Березкина перевозили из Берлина в Брест, то всем солдатам, приставленным к нему, внушили, что везут важнейшего американского агента. Однажды Березкин сказал лейтенанту:
— Лейтенант, пройдет немного времени, и вы будете очень стыдиться своих действий.
— Почему, американцы придут?
— Почему? Американцы никогда не придут в нашу страну. Просто перестанут мучить невинных людей.
«Спина черная от чернил»
Описывая методы давления, Березкин вспоминает эпизод своего первого ареста.
«Мой первый арест в Минске: знали, что смелостью не отличаюсь, пыток боюсь — держали на конвейере, по морде — этого хватало. Однажды в камеру бросают молодого парня. Он поднимает рубашку — спина черная. Оказалось потом — вымазана чернилами спина, чтобы показать, что со мной будет. Это действовало страшно».
Читая эти строки, понимаешь происхождение пропагандистского нарратива 2020 года. Тогда многих шокировали циничные заявления властей о том, что синие от избиений спины и ноги людей якобы нарисованы краской. Теперь пазл складывается: потомки чекистов хорошо знали «профессиональные секреты» своих предшественников и просто зеркально перенесли этот опыт на своих жертв.
Круг замкнулся в минской тюремной камере
Этапирование в Минск стало замыканием круга. Березкина привели в ту самую камеру, где он сидел в 1941-м. Но одна деталь изменилась.
«Все как тогда, только одна из стен — напротив дверей — изрешечена пулями… сначала черные отверстия на уровне головы человека, сердца, ниже… Там — расстреливали. Только кто расстреливал? Немцы? Наши? Трудно сказать».
Для узника перед этой стеной уже не было разницы, кто нажимал на курок — НКВД или гестапо. Результат был одинаковый. Но Березкина ждал другой судьба — он получил 10 лет лагерей.
«Наша Нiва» — бастион беларущины
ПОДДЕРЖАТЬ
Комментарии