Ост-мадэрнізм: малады камуніст Андрэй Лазуткін выдаў «Палігон», уклаўшы беларускую мову ў вусны адмоўных персанажаў

Азаронак is not dead. У гэтым можна пераканацца, пазнаёміўшыся з дэбютнай кнігай Андрэя Лазуткіна, якая называецца «Полигон» і выйшла сёлета ў серыі «Пункт адліку» Бібліятэкі Саюза беларускіх пісьменнікаў. Малады аўтар, паводле рэдактаркі кнігі Людмілы Рублеўскай, – «новае яскравае імя беларускай літаратуры», а твор уяўляе сабой «дынамічную і вострую, шчырую і таленавітую прозу». У сеціве ўжо з’явіліся першыя ўхвальныя водгукі на «Полигон».

Калі сцісла казаць пра сюжэт кнігі, то твор мае дзве лініі: адна – фантастычная, у стылі антыўтопіі, падзеі ў якой разгортваюцца на землях акупаванай Беларусі пасля перамогі Гітлера ў 1943 годзе, другая ж апісвае жыццё, уражанні і роздумы маладога аўтара ў наш час.

Не беручыся і не маючы на мэце здзяйсняць літаратуразнаўчы аналіз і ацэньваць мастацкія вартасці «ост-мадэрнісцкай аповесці» (па азначэнні самаго аўтара), хацелася б звярнуць увагу на канкрэтныя ідэалагічныя пасылы ў творы, падмацаваўшы іх прыкладамі з тэксту. Загадзя перапрашаю ў чытачоў за аб’ёмнае і, можа падацца, часам празмернае цытаванне – рабілася тое з мэтай максімальнай перадачы кантэксту. Для зручнасці спачатку прапаную разгледзець першую, умоўна кажучы, «акупацыйную» сюжэтную лінію, а пасля – другую, «сучасную» лінію сюжэту.

Хоць твор напісаны па-расейску, беларуская мова ў ім гучыць (за выняткам аднаго-двух эпізодаў) выключна з вуснаў персанажаў, якія надзеленыя адмоўнымі рысамі (сам жа галоўны герой – «русский», і гэтую сваю шавіністычную «русскость» ён не прамінае падкрэсліваць цягам ўсёй аповесці). Гэта і дзед-спадарожнік у цягніку:

«Дед-попутчик открывает один глаз, задумчиво тянет:

— Ага… І пры новым парадку парадку мала.

Спохватываюсь, как бы чего не ляпнуть вслух. Дед донесет — выгонят из института. От­саживаюсь подальше, дед обиженно поджимает губы» [ С.4-5],

…і здраднік-СДшнік:

«— Еще один вылез, — дядька, который меня привел, говорит кому-то.

— Щас исполним. Документы забрал?

– Дайте сказать! Там авария на перегоне… — давлюсь рвотой, желчь брызгает на ярко-белый снег, к пятнам крови. Красное и желтое, как мозаика.

Мужик в гражданском недоверчиво смотрит.

– Он с железки, с дизеля. Контуженный какой-то. Что с ним делать будем?

– А халера яго ведае, — к нам погребает еще один, в форме. Точняк, на рукаве нашивка-ромбслужбы безопасности. Эсдэшники. Через плечо болтается автомат, хлопает магазином по шинели.» [С.10-11], …і жаўнер «Самааховы»:

«На снегу оплывает кровью тело в ватнике. Один мужик лежит лицом вниз, куски ваты выдраны из спины пулями. Рядом – второй, видно, что еще жив. Свернулся калачиком, прижал ноги к груди, стонет. Мелкий, небольшого роста. – Вось, абодвух знялі з вінта, – покряхтыва­ет довольный дядька-самааховец. – Яны першыя шмаляць пачалі.« [С.135-136],

…і бабка, якая здае пакойчык галоўнаму герою-студэнту: «Скрипит дверь, по доскам пола грохочут сапоги.

– Андрэ-э-эй, пан паліцэйскі да цябе! — зло­радно кричит бабка со двора.

Да как они успели? Кидаюсь под кровать, ищу наган в ворохе грязной одежде. Куда ж я его дел?« [С.132]

Такім чынам, з дапамогай такога літаратурнага прыёму як мова персанажа, Лазуткін спекуляцыйна стварае негатыўны вобраз беларускамоўных, навязвае ўражанне пра беларускіх патрыётаў у час нямецкай акупацыі выключна як пра здраднікаў і падонкаў.

Ідэалагічныя перавагі і задачы аўтара выяўляюцца ў мностве іншых эпізодаў:

«Черт знает, что там творится в глубинке на самом деле. А «Беларуская газэта» вешает любое убийство или аварию на «чырвоных бандытаў». Ухмыляюсь мыслям: бандиты точно есть, только вряд ли они красные. И скорее всего, в Раде сидят. Я-то не сильно люблю нашу власть, с удовольстви­ем вытираю задницу передовицей с портретом президента Островского – но, в общем, это все, на что меня хватает. Зачем рыпаться?«[С. 4]

Наступны «востры і таленавіты» пасаж наагул цягне на абразу пачуццяў вернікаў і распальванне міжрэлігійнай варожасці (цікава, куды глядзелі згаданая рэдактарка і выдаўцы?):

«Вроде до войны на площади стоял памятник Ленину, его зацепили тросом и свалили броне­техникой в первые месяцы наступления, а потом переплавили в металл для германских заводов. На постаменте еще долго чернел бронзовый боти­нок вождя и кусок брючины, и только уже после войны островцы соорудили памятник первому га­уляйтеру комиссариата – Вильгельму Кубе, уби­тому перед самым концом войны. По рассказам, его советское подполье подорвало. Наша греко-католическая церковь причислила убиенного гауляйтера к лику мучеников – иконку со святым Вильгельмом Минским можно купить в любой церковной лавке – знаю точно, хотя в церковь не хожу.» [С. 39-40]

А вось гэта, прабачце, папросту гамон!

«Неуклюже встаю, цепляюсь за стол. Ноги, блин, не держат.

– И еще – вот ваши документы, – следова­тель кладет на стол мой измятый, размокший от воды паспорт-аусвайс. Тот, который я отдал офицеру в деревне. Ну что ж, спасибо родной по­лиции – сую бумагу в карман.

Колючие глазки следователя чуть теплеют:

– Хайль Гитлер!

– Жыве! – сгибаю руку в вялом приветствии.

Фюрер все так же отсутствующе смотрит со стенки. Странно, почему он здесь висит? Обычно в учреждениях вешают щекастый пор­трет президента Островского, в очках и цивиль­ном пиджаке. Ну да хер с вами всеми. За спи­ной скрипит дверь. Спускаюсь с крыльца, меня чуть шатает.« [C.28] 

Зважаючы на абмежаванні аб’ёмам артыкула і не жадаючы злоўжываць увагай і часам чытачоў, больш прыкладаў з «акупацыйнай» часткі прыводзіць не стану. Насамрэч іх больш, пры жаданні з імі можна пазнаёміцца, прачытаўшы ўсю кнігу.

У другой частцы таксама нямала непрыхавана прапагандысцкіх момантаў. А менавіта – наўмыснае змрочнае апісанне краін-суседак, якія зрабілі еўрапейскі выбар. Вось, напрыклад, уражанні ад прыезду ў Вільню: «– Пребывание – девять дней. Туризм. Едем в Вильнюс.Пограничник, кажется, несколько удивлен. Возвращает мне паспорт. Чуть позже я его по­нял: там нечего делать, в этом Вильнюсе. За де­вять дней можно залезть от тоски на стенку.

Состав приходит в Вильнюс. Первый раз сту­паю на землю Объединенной Европы, под подо­швой ботинка чавкает слякоть. Оглядываюсь, забрасываю сумку на плечо. Вокзал напоминает Гомель, да и вообще – белорусскую провинцию: то ли Борисов, то ли Барановичи. Из репродукто­ров льется неразборчивая литовская речь. Сдаем вещи в камеру хранения, идем гулять по городу.

Узкие кривые улочки, тающий снег, облезлые фасады. Совсем рядом с вокзалом – огромный пустырь, в центре – почти платоновский кот­лован, прорастающий молодыми деревьями. Раз­рисованные бетонные заборы, недостроенное и заброшенное здание, ржавые опоры ЛЭП. Не, мы наверно не туда зашли. Где же исторический центр? Вдоль дороги – бараки, натурального по­слевоенного вида, проваленные крыши, выбитые окна. Щурю глаза: на лицевой стороне дома под­вешены за шею игрушки-телепузики, типа декор. Яркие пятна на фоне черных досок. Боже, какая невероятная дичь. Говорят, в нацистской Герма­нии делали елочные игрушки в виде врагов Рейха и вешали на елку – тоже за шею. Разбирает смех.«

Штосьці вельмі знаёмае, ці не так? Вельмі перагукаецца з тым, што нам гадамі ўціраюць пра «загніваюшчую» Еўропу з экранаў дзяржтэлевізіі і са старонак «чэсных» газет. А вось галоўны герой у Варшаве:

«Старый город невероятно красив. После войны почти все было разрушено, но исторический центр великолепно восстановили те самые Sowieci, которых поляки так ненавидят. Шагаем по центральной улице. Чугунные ворота, за ни­ми — королевский дворец, на мачте развевает­ся польский флаг. Дальше, метрах в двадцати по улице, на стену дома мочится пьяный поляк, рядом стоят еще двое. Становится даже смеш­но: где же хваленый польский гонор? Проходим мимо, громко говорю по-русски: «Когда я слышу слово «культура», я хватаюсь за пистолет». Сги­баю руку, будто стреляю. За спиной слышен пья­ный польский смех. Здесь их называют «дресы», видимо, за любовь к спортивным костюмам. Гоп­ник в Минске, в Варшаве, где угодно – одевается одинаково«.[С.142-143]

«Автовокзал «Варшава Западная». …На железную скамейку рядом со мной под­саживается прилично одетый польский бомж. Улыбается, держит сигарету на отлете, просит злотый. Какие наглые здесь бомжи.

– Ярузельский? Звёнзек Радецкий? Чего ты хочешь, дорогой польский товарищ? Мувиш по-росыйску? – растягиваю русские слова, улыба­юсь, смотрю в упор.

Поляк злится, глаза наливаются кровью. Что-то говорит мне, разбираю только «Ярузель­ский», «руски» и «курва».

Да, дорогой польский товарищ, может, я и курва. А ты, поляк, просишь у меня, русского, деньги на варшавском вокзале. Какая ирония, правда? И, наверно, очень противно.« [С.151]

Сапраўды, якая іронія і пачуццё нянавісці да «заходнікаў»! Паводле карціны, з’едліва намаляванай «русским» аўтарам, палякі – гэта спрэс п’яныя гопнікі, прастытуткі і нахабныя бамжы.

Прапагандысцкі опус не быў бы паўнавартасным без згадак пра суседнюю Украіну. Пагатоў на фоне падзеяў апошняга года эпізод паездкі галоўнага героя ў Львоў выглядае досыць сімвалічна (дарма што ў аповесці, паводле Лазуткіна, апісваюцца падзеі двухгадовай даўніны):

«Огромные мраморные кресты, стилизован­ные под немецкие ордена, высотой под три ме­тра. Мы на львовском кладбище, называется оно «Лычакивське». Вход – пять гривен с человека. Кладбище старое, здесь полно могил времен Рос­сийской и Австро-Венгерской империй, и даже Речи Посполитой. Дворяне, недобитая шляхта, чиновники, попы. И здесь же под бетонными плитами лежит добровольческая дивизия СС «Галиция». После победы президента Ющенко по­строили мемориал, на открытие даже приехал Буш. Аккуратные ровные могилки. Слева – годы смерти около сорок пятого, справа – 2002, 2003 и прочие. Многие, очень многие пережили войну. Полицаи, предатели, изменники из наших учебни­ков и одновременно – герои независимой Украи­ны. Серые мраморные кресты. Сколько их здесь? Несколько сотен, наверное. У нас тоже была своя, 30-я дивизия СС «Беларусь». Но предателям не ставят памятников. Имена их прокляты[С.124-125]

Не абышлося і без згадак пра беларускую палітычную апазіцыю, якая паказваецца ў найлепшых традыцыях вечаровай «Панарамы»: «25 марта, День Воли, очередная годовщина Бе­лорусской народной республики. Едем на Акаде­мию наук, там проходит разрешенный властями митинг. Народу немного, около тысячи. Бело-красно-белые флаги, натянутые на удочки, анар­хисты в противогазах, Римашевский, Лебедько, Ивашкевич, кто-то еще. Отдельно стоит кучка «Правого альянса», флаг – бело-красно-черный, с нашитым крестом. Действо довольно уныло. Аппаратуры нет, ораторам приходится доволь­ствоваться матюгальниками. Идет бурная дис­куссия – куда идти: на Бангалор или нет. Руки в карманы – стоим среди толпы. За рукав тя­нет девушка: – Хлапцы, вы не жадаеце далучыцца да «Моладзі Беларусі»?

– Девушка, а как с режимом будем бороться? Что делать надо?

– Ну, прыходзьце, абмяркуем! – девушка рас­цветает.

– Чего тут обсуждать. Давайте вон машину перевернем, подожжем что-нибудь. Слабо?

– Ой, не, гэта не да нас…

– А девушки у вас там есть симпатичные?

– Гледзячы на які густ, – смеется.

Вкус у меня нормальный. Но бабы в любых по­литических тусовках, как правило, страшные – это аксиома«. [С.83]

Прыклады можна было б доўжыць, але цікавіць іншае: што абумовіла такую ідэалагічную скіраванасць твора?! Аказваецца, аўтар аповесці Андрэй (Андрюша) Лазуткін з’яўляецца адказным сакратаром газеты Камуністычнай партыі Беларусі, а таксама даследчыкам спадчыны «вялікага правадыра пралетарыяту» У.І.Леніна: пра гэта паведамляе сайт КПБ у раздзеле «Сотрудники газеты КПБ», а па гэтай спасылцы можна пазнаёміцца з яго крытычнымі даследаваннямі «сусветнага імперыялізму».

Павялічыць

Пры гэтым для прасоўвання сваіх неабальшавіцкіх ідэалагем выбраны досыць удалы фармат: пры патрэбе можна лёгка аспрэчыць прэтэнзіі, спаслаўшыся на «спецыфіку тонкага свету мастацкай літаратуры» і «права мастака на самавыяўленне».

• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0